Пэм Дженофф - Пропавшие девушки Парижа

Нью-Йорк, 1946 г.

Если бы не катастрофическая ошибка – катастрофичнее в жизни Грейс Хили была только одна, – она никогда бы не наткнулась на этот чемодан.

Во вторник в девять двадцать утра Грейс должна была бы ехать на первом из двух автобусов, на которых она обычно добиралась из Адской кухни [1] Адская кухня (Hell’s Kitchen) – район Манхэттена (Нью-Йорк), также известный как Клинтон. В 1800–1980-х гг. имел славу криминального центра Нью-Йорка, поскольку там был высокий уровень преступности. Отсюда и название. , где она жила в меблированных комнатах, до места работы в деловой части города, в Нижнем Ист-Сайде. И она спешила на работу. Только не из того района, где находились меблированные комнаты, которые она с некоторых пор называла своим домом. Она мчалась в южном направлении по Мэдисон-авеню, на ходу собирая в низкий пучок свои вьющиеся волосы. Несмотря на холод, Грейс на минутку сняла пальто, чтобы стянуть с себя светло-зеленый кардиган. Иначе Фрэнки заметит, что на ней тот же самый наряд, в котором она приходила на работу предыдущим днем, и у него возникнет немыслимый вопрос: а дома ли ночевала Грейс?

Она замедлила шаг у магазина дешевых товаров, рассматривая себя в витрине. Жаль, что он закрыт, а то бы она купила пудру для затушевки засосов на шее и какие-нибудь духи, чтобы перебить запах выпитого накануне бренди, смешанный с восхитительно-порочным ароматом лосьона Марка, вдыхая который, она каждый раз испытывала головокружение и стыд. Сидевший на углу пьянчужка постанывал во сне. Взглянув на его серое безжизненное лицо, Грейс почувствовала некую солидарность с ним. Из соседнего переулка донесся грохот: кто-то барабанил по мусорному контейнеру, который громыхал в унисон с глухим стуком в ее собственной голове. Казалось, весь Нью-Йорк позеленел от похмелья. А может, это у нее в глазах позеленело.

По Мэдисон-авеню метался порывистый февральский ветер, заставлявший бесноваться флаги на небоскребах. В канаве выплясывала скомканная старая газета. Колокола церкви Св. Агнессы пробили половину десятого. Грейс ускорила шаг, переходя почти на бег, отчего шея под воротником взмокла. Впереди маячила громада Центрального вокзала. Еще немного, и она повернет налево, на 43-ю улицу, а там сядет на автобус-экспресс, который следует в центр по Лексингтон-авеню.

Но по приближении к перекрестку она увидела, что доступ на 43-ю улицу закрыт. Три полицейских автомобиля перегородили Мэдисон-авеню, блокируя проход и проезд в южном направлении. «Авария», – поначалу заподозрила Грейс, заметив на другой стороне улицы покореженный черный «студебекер» с дымящимся капотом. С некоторых пор легковых автомобилей на улицах Среднего Манхэттена заметно прибавилось, и они боролись за место под солнцем с автобусами, такси и грузовиками, развозившими товары. Правда, второго участника аварии видно нигде не было. На углу была припаркована одинокая машина «скорой помощи», но приехавшие на ней медики не бегали и не суетились, а стояли, привалившись к своему транспорту, и курили.

Грейс направилась к одному из полицейских с обрюзглым лицом, выступавшим над высоким воротом его синей формы с золотыми пуговицами.

– Прощу прощения. Улица еще долго будет перекрыта? Я опаздываю на работу.

Полицейский глянул на нее пренебрежительно из-под козырька фуражки, словно выражал до сих пор бытующее в обществе мнение, что работающая женщина – это нелепость, какой свет не видывал, хотя во время войны женщины успешно заменяли на фабриках и заводах ушедших на фронт мужчин.

– Здесь вы не пройдете, – официозно заявил он. – Ни сейчас, ни в скором времени.

– А что случилось? – спросила Грейс, но полицейский уже отвернулся. Она шагнула вперед, вытягивая шею.

– Женщину машина сбила насмерть, – объяснил стоявший рядом с ней мужчина в шерстяном берете.

Увидев растрескавшееся лобовое стекло «студебекера», Грейс вдруг почувствовала, как к горлу подступила тошнота.

– Какой ужас, – с трудом выдавила она из себя.

– Я сам не видел, – отозвался мужчина. – Но кто-то сказал, что она умерла мгновенно. По крайней мере, не мучилась.

По крайней мере. После гибели Тома слишком уж часто Грейс слышала эту фразу. По крайне мере, она еще молода. По крайней мере, детей нет – как будто без детей горе перенести легче. (Дети, думала она порой, не были бы ей обузой; в них навечно сохранилась бы частичка Тома).

– Никогда не предугадаешь, где тебя настигнет конец, – философски рассудил мужчина в берете. Грейс промолчала. Смерть Тома тоже была внезапной: он перевернулся на джипе, когда ехал с военной базы на железнодорожный вокзал в Джорджии, чтобы отправиться в Нью-Йорк и повидаться с ней перед тем, как его часть будет переброшена в другое место. Гибель Тома причислили к военным потерям, но в действительности это был просто несчастный случай, который мог бы произойти где угодно.

Сверкнула вспышка репортерского фотоаппарата. Грейс на мгновение зажмурилась и, приставив ладонь козырьком ко лбу, принялась вслепую выбираться на воздух из образовавшейся вокруг толпы, душившей ее сигаретным дымом, запахами пота и духов.

Отойдя от полицейского оцепления, Грейс бросила взгляд через плечо. С западной стороны 43-я улица тоже была перекрыта. Значит, там она пройти не сможет, рассудила Грейс. Если вернется по Мэдисон-авеню до вокзала и обойдет его с другой стороны, это займет как минимум еще полчаса, а она и так уже опоздала на работу. Грейс снова стала проклинать минувшую ночь. Если бы не Марк, она теперь не стояла бы здесь. Делать нечего: придется идти через Центральный вокзал – единственное место, где не должна ступать ее нога, ведь она дала себе слово.

Грейс повернулась лицом к Центральному вокзалу, отбрасывавшему огромную тень на тротуар. Через его двери в обе стороны постоянно текли потоки пассажиров. Она представила нутро вокзала, главный вестибюль, в который через витражные окна пробивается дневной свет. Там под большими часами встречались друзья и влюбленные. Невыносимо ей было видеть не сам вокзал, а людей, что там находились. Ожидающие девушки тискают в руках сумочки, сосредоточенно водя языками по зубам, чтобы на них не просочилась красная помада, которой они накрасили губы. Чистенькие выкупанные дети немного нервничают при виде своих отцов, которых они не помнят, потому что были совсем малышами, когда те уходили на войну. Солдаты в измятых за время пути формах спрыгивают на платформу с поникшими маргаритками в руках. Радость воссоединения с любимыми, которой ей не суждено испытать.