Виталий Кирпиченко - Афган

– А отец есть?

Баба Варя махнула рукой с таким видом, что если и есть этот отец, то проку от него всё равно мало.

– Пьёт, варнак, запоем. Инвалидом через то стал, а всё неймётся ему. После похорон Анфиски так совсем сдурел. Я ему и так, и этак, говорю, опомнись, Миколаич, у тебя же детки малые, а он плачет и ничего не говорит. Ему ж два аль три года тому руки отрезали, сразу обедви, пьяный отморозил. Как ноги спасли, ума не приложу. А то б мучайся с им.

Хлопнула калитка, послышались лёгкие, быстрые шаги. Баба Варя ещё тише, приблизившись вплотную к офицеру, зашептала скороговоркой:

– Ты тольки ей об энтом не говори и не спрашивай, она стыдится.

Анюта не вошла, а влетела. Она успела переодеться, на ней были шерстяная вязаная кофточка и в косую полоску расклешённая юбка, на плечи наброшено пальто. Светлые волнистые волосы раскинулись по плечам.

– Ты, девка, совсем сдурела! Бить тебя некому! – возмутилась баба Варя. – Поглядите вы на её, люди добрые, в такой мороз и бегать голоушей!

Девушка улыбалась милой улыбкой, ей в радость были эти заботливые упрёки, она прижалась к старушке и поцеловала её в щеку.

– И чо мне с тобой делать, проказница ты этакая? – стараясь придать голосу суровость, развела руками старушка.

Чай пили из блестящего, с полустёртыми медалями на жёлтых, излучающих жар боках, самовара. К чаю Варвара Спиридоновна подала пирожки с черёмухой, голубичное кисленькое варенье, шанежки, предложила гостю «для сугреву» стопочку. Гость не отказался, извинившись, представился – Александр Андреевич Гайдаенко. На дополнительный вопрос бабы Вари, есть ли семья, ответил, что женат, сыну восемь лет. Есть отец, живёт в деревне, в Сибири, живёт один, мать умерла давно уже. У Варвары Спиридоновны вырвалось сожаление по поводу одиночества отца.

– Плохо ему, бедному, поди, – покачала она головой. – Я тож, скоро тридцать годков будет, как схоронила свово, после ранений так и не смог поправиться. Одна четверых поднимала. А мужику одному совсем невмоготу.

Александр понял невысказанный упрек в его адрес, хотел сказать, что неоднократно звал старика к себе, да тот каждый раз, к великой радости невестки, отказывался, ссылаясь на плохое здоровье, вредность смены климата… Вспомнилось, как в последнюю встречу он сказал сыну: «Здесь похоронены родные, здесь и мне лежать. Да и что я буду там делать среди чужих?»

Баба Варя плеснула и себе на донышко рюмки «беленькой», а про Анюту сказала, что ей ещё рано даже нюхать, не только пить. Анюта очень смущалась, боясь показаться невоспитанной, с плохими манерами, она старалась делать всё так, как пишут в книгах, и как учила их классная Валентина Владимировна. Но вилка в левой руке не держалась, да и в правой тоже, упругий груздь сопротивлялся, соскальзывал с вилки, крутился в тарелке и, будучи уже наколотым, всё же в последний момент спрыгнул с вилки на юбку девушки, заставив вспыхнуть её лицо густым пионовым цветом. Ах, как ей бедняжке было стыдно.

«Слава Богу, хоть этого он не заметил! – боясь выдохнуть, подумала Анюта, стрельнув взглядом в сторону гостя. Тот ничем себя не выдал, ел с аппетитом хорошо проголодавшегося мужика. – Да и кто он мне такой, чтобы так думать? Побудет тут, побегает по лесу, в снегу поваляется, поахает и… был таков», – старалась успокоить себя Анюта.

Гость похвалил грузди, сказал, что лучших грибов ему не приходилось есть. Хотя и богата Белоруссия грибами да ягодами, но таких, как в Сибири и на Урале, нет, пожалуй, нигде.

Анюте по душе пришёлся офицер, и не только тем, что ел и нахваливал её грибы, это, конечно, тоже сыграло свою роль. Ей всё в нём нравилось и без того: и красивое умное лицо, и статная фигура, и немногословность, рассудительность. Хотелось разве что больше весёлости, да это пока меньше всего ему удавалось. Выдавали его настроение глаза. Они часто замирали на одной точке, и офицер уходил в себя, не замечал ничего вокруг, а потом в одно мгновение освобождался от оцепенения и становился прежним – внимательным и обаятельным собеседником.

Варвара Спиридоновна, эта мудрая старушка с тяжёлой судьбой матери-крестьянки, поняла скоро, что не так просто вот взял, да и прикатил к ней в глухомань этот человек, а что-то оборвалось в нём, что-то тяжёлое притаилось у него на душе.

После ужина Анюта мигом убрала со стола, помыла и разложила по полочкам посуду, принесла беремя смолистых лиственничных дров, заглянула в кадку для воды, схватила ведра и скрылась во тьме ночи, хлопнув калиткой.

– Огонь – не девка! – похвалила её баба Варя. – Глаз да глаз за ей нужон. Вот опять схватила, дурёха, большие ведра и умчалась нагишом. Чо ты будешь с ей делать? Ведь только говорила.

Александр понял слова бабы Вари и, всё же боясь, что она может истолковать его поступок иначе, сказал, что пойдёт и поможет Анюте.

– Иди, иди, милок, – поощрила его старушка, – помоги паршивице, да прихвати ей вон энту куфайчонку, – показала она на висящую у двери под цветастой занавеской телогрейку.

Когда Александр подошёл к колодцу за баней, Анюта доставала второе ведро воды. Он накинул ей на плечи телогрейку и перехватил ведро, руки их соприкоснулись, и как током поразило обоих.

Баба Варя постелила Александру в горнице. Долго уснуть он не мог.

«Она ангельски красива, – вертелось в его голове. Луна ярко светила в окно, бледно-голубая полоска её света мирно улеглась на тёмном полу рядом с кроватью. – Бросить бы все к чёрту и остаться в этой глуши! Смотреть бы на эту Луну в зимние морозные вечера, мастерить детишкам салазки, утирать им на морозе носы, укрывать по ночам, как тебя когда-то укрывал отец…»

Анюте тоже не спалось. Сердце пело песни. Мелодично звучали серебряные колокольчики. Губы горели жарким пламенем, и охладить их не было сил. «Милый, любимый, родной, – шептала она, закрыв глаза, – услышь меня! Я буду любить тебя вечно! И никто-никто мне больше не нужен! Ты слышишь? Ты не можешь не слышать!..» Во сне завсхлипывала Любаша, ее тоненький голосок звал маму. Анюта убрала с личика сестрёнки растрёпанные волосёнки, поправила одеяло. Девочка тут же успокоилась, и её ровное дыхание слилось с посапыванием Костика.

«Как же я без них? А с ними кому я нужна?» – чуть не плача, задавала себе вопросы Анюта.

Проснувшись рано утром, Александр не хотел расставаться с блаженством, которое испытывал в тёплой постели. Было радостно на душе от предчувствия чего-то хорошего и чистого. Ещё не понимая до конца, что с ним такое творится, Александр уже знал, что жизнь без Анюты для него лишена всякого смысла, что без неё он сухой ствол без листвы и корней…

«Какое ясное утро, – думал он, глядя в окно. – Какая чистота вокруг. Не снег, а алмазы прямо-таки рассыпаны чьей-то щедрой рукой из необъятной сумы. Снегири в палисаднике в ярко-красных манишках кланяются друг другу, на крыше булькотят голуби, – знать, весна не за горами».