Луиза Эрдрич - Круглый дом

– У мамы кровотечение, – ответил я. Тут у меня возник комок в горле, и я не смог больше сказать ни слова.

– Она ранена? Она попала в аварию?

Я с трудом выдавил, что не знаю, и тетя Клеменс дала отбой. Из отделения скорой помощи вышла медсестра и с бесстрастным лицом пригласила меня к маме. Сестра явно не одобряла желание мамы повидаться со мной. Она настаивает, уточнила сестра. Мне захотелось броситься туда бегом, но я сдержался и проследовал за ней через ярко освещенный холл в бокс – комнатушку без окон, заставленную металлическими зелеными шкафами со стеклянными дверцами. В боксе царил полумрак. Маму переодели в тонкий больничный халат. Ноги обернуты простыней. Крови не видно. Отец стоял у кровати, положив руку на металлическую перекладину изголовья. Сначала я на него даже не взглянул – я смотрел на нее. Моя мама была красивая женщина – это я всегда знал. Это считалось неоспоримым фактом и среди родственников, и среди чужих. У нее, как и у тети Клеменс, кожа была цвета кофе со сливками, блестящие черные локоны. Обе они не располнели даже после родов. Обе были спокойные и сердобольные, у обеих были внимательные глаза и пухлые голливудские губы. Но когда им в рот попадала смешинка, с них спадала пелена благородной серьезности, и они начинали хохотать, как безумные, прихрюкивая, икая и фыркая, даже попукивая, что вызывало у них просто истерические приступы смеха. Они любили доводить друг дружку до таких припадков, но иногда и отец мог насмешить их до колик. Даже в такие минуты они все равно оставались красавицами.

Теперь я увидел, что мамино лицо все исцарапано и раздулось, превратившись в уродливую маску. Она смотрела на меня сквозь щелочки опухших век.

– Что случилось? – задал я дурацкий вопрос.

Мама не ответила. Из уголков ее глаз текли слезы, и она утирала их перебинтованным кулаком.

– Я в порядке, Джо. Сам погляди. Видишь?

И я поглядел на нее. Но она совсем была не в порядке. Ее лицо, покрытое ссадинами от ударов, было жутко перекошенным. Кожа утратила обычный смуглый цвет, стала пепельно-серой. На губах запеклась кровь. Вошла сестра и рычагом подняла изножье кровати. Положила на маму еще одно одеяло. Я склонил голову и подался к ней. Я попытался было погладить ее перебинтованную руку и холодные сухие пальцы. Мамина реакция меня ужаснула. Она вскрикнула и отдернула руку, словно я мог сделать ей больно, потом замерла и прикрыла глаза.

Я взглянул на отца – тот поманил меня к себе. Он обнял меня и выпроводил из комнатушки в коридор.

– Мама не в порядке, – заметил я.

Он посмотрел сначала на часы, затем на меня. На его лице застыло выражение скрытой ярости – как у человека, который слишком медленно соображал.

– Она не в порядке, – повторил я, словно хотел донести до него сделанное мной тревожное открытие. И в какое-то мгновение мне почудилось, что его сейчас прорвет. Я увидел, как что-то набрякает, поднимается в его душе, но он сдержался, глубоко выдохнул и взял себя в руки.

– Джо… – Он снова украдкой бросил взгляд на часы. – Джо, мама подверглась нападению.

Мы стояли в коридоре под зудящими и подмигивающими лампами дневного света. И я выговорил первое, что пришло мне в голову:

– Кто? Кто подвергнул ее нападению?

Чудно, мы оба осознали, что в другой ситуации первой реакцией отца было бы поправить мою грамматику. Мы глядели друг на друга, но он ничего не сказал.

У моего отца голова, шея и плечи высокого сильного мужчины, а все остальное тело – самое обыкновенное. Даже можно сказать, немного неуклюжее и вялое. Но если подумать, то такое телосложение вполне подходит судье. Восседая на скамье, он выглядел весьма импозантно, зато когда беседовал у себя в судейской комнате (вернее, в облагороженном чулане), то совсем не казался грозным, и люди ему верили. Его голос мог не только греметь как гром, но и выражать разные нюансы эмоций, а порой мог быть очень мягким и тихим. И вот теперь меня испугал этот его мягкий тихий голос – почти шепот.

– Она не знает, кто на нее напал, Джо.

– Но мы же его найдем? – Я тоже перешел на шепот.

– Мы его найдем, – сказал отец.

– И что потом?

Отец никогда не брился по воскресеньям, и к концу дня у него на подбородке всегда вылезала поросль седых щетинок. И я заметил, как в нем опять что-то заклокотало, готовое вот-вот вырваться наружу. Но вместо этого он положил мне руки на плечи и произнес тем же сдавленным шепотом, который так меня напугал.

– Сейчас я не могу так далеко загадывать.

Я положил ладони на его руки и заглянул ему в глаза. В его умиротворяющие карие глаза. Мне хотелось быть уверенным, что, кто бы ни напал на маму, его обязательно найдут, осудят и убьют. Отец прочитал это желание в моем взгляде. Его пальцы впились в мои плечи.

– Мы поймаем его, – быстро произнес я. И когда я это выговорил, меня объял страх, голова закружилась.

– Да!

Он убрал руки с моих плеч.

– Да, – повторил он. Потом постучал ногтем по циферблату часов и закусил губу. – Теперь, если приедет полиция, им потребуется заявление. Они уже, наверное, приехали.

Он повернулся с намерением вернуться в бокс.

– А какая полиция? – спросил я.

– То-то и оно! – отозвался он.

Сестра не хотела впускать нас в бокс, и пока мы стояли под дверью, приехали полицейские. Их было трое. Они вошли в двери отделения скорой помощи и молча встали в холле. Один был из полиции штата, другой – из городской полиции Хупдэнса, и еще Винс Мэдвезин, из полиции племени. Отец настоял, чтобы каждый взял у мамы заявление, потому что было не совсем ясно, в какой юрисдикции совершено преступление: на земле штата или на земле племени, – и кто его совершил: индеец или нет. Я уже примерно знал, что такие вопросы будут крутиться вокруг фактов. И еще я знал, что эти вопросы не изменят фактов. Но они непременно изменят тактику наших усилий в поисках правосудия. Отец сжал мое плечо и направился к полицейским. Я остался у стены. Все полицейские были выше отца. Но они его знали и чуть нагнулись, чтобы получше расслышать его слова. Они слушали его очень внимательно, не спуская с него глаз. Он говорил, сцепив руки за спиной и время от времени глядя себе под ноги. Он бросал на каждого из них взгляд исподлобья и снова смотрел в пол.

Каждый полицейский входил в бокс с записной книжкой и ручкой и выходил оттуда минут через пятнадцать с ничего не выражающим лицом. Потом они пожали отцу руку и быстро удалились.

В тот день дежурил молодой доктор по фамилии Эгги. Это он осматривал маму. Когда мы с отцом вошли к маме в бокс, доктор Эгги уже был там.

– Я бы не рекомендовал мальчику… – начал доктор.

Мне показалось забавным, что его лысеющая округлая голова напоминала яйцо, словно оправдывая его фамилию [5] По-английски egg (эгг) – куриное яйцо. . Его овальное лицо, спрятанное за черными колесиками очков, выглядело знакомым, и я вспомнил, что именно такие смешные лица мама обычно рисовала на скорлупе вареных яиц, заставляя меня их есть.