Анна Гавальда - Луис Мариано, или Глоток свободы (с последствиями)

И памятный переезд в кузове грузового фургона, где, лежа на картонных коробках, мы прослушали, а Венсан зачитал нам вслух весь «Отчет» [16] «Отчет» («L'Etabli») – книга о французской молодежной оппозиции 70-х годов XX века. , от начала и до конца. И лицо Симона, когда он впервые в жизни услышал Бьорк, и музыка Монтеверди на автостоянке в «Макумбе» [17] Клаудио Монтеверди (1567–1643) – итальянский композитор, виолист и певец. «Макумба» – ночной клуб. .

Все сделанные нами глупости, и угрызения совести, и мыльные пузыри, которые мы пускали на похоронах крестного Лолы…

Все наши неудачные любовные романы, разорванные письма, друзья, которым всегда можно позвонить. И знаменательные ночи, и эта мания все всегда переставлять и перекладывать с места на место. И тот незнакомец или незнакомка, кого мы завтра ненароком толкнем на бегу, догоняя автобус, который нас не дождется.

Все это и еще много чего другого.

Вполне достаточно, чтобы не погубить свою душу.

Вполне достаточно, чтобы не вступать в перепалки с идиотами.

Да пусть они все сдохнут!

Впрочем, они и так сдохнут.

Они сдохнут сами, без нашей помощи, пока мы будем сидеть в кино.

Вот чем утешаешь себя, вспоминая тот день, когда мы промолчали и не полезли в драку.

И нужно помнить еще одно: во всем этом – в нашем внешнем безразличии, в нашей сдержанности, а также в слабости – есть доля вины наших родителей.

Доля вины – и доля заслуги.

Потому что это они приобщили нас к музыке и книгам. Это они рассказывали нам о других вещах и заставляли смотреть на мир по-другому. С большей высоты, с большего расстояния. Но именно они забыли дать нам главное – уверенность в себе. Им казалось, что это придет само собой. Что мы вполне готовы к взрослой жизни, а их похвалы только навредят этой уверенности.

Увы, это была ошибка.

Уверенность к нам так и не пришла.

И вот результат – благородные слабаки. Безголосые перед агрессивными обывателями, которые плевать хотели на наши высокие устремления и от которых порой начинает тошнить.

Может, от переизбытка сладкого крема…

Помню, как однажды мы всей семьей приехали на пляж в окрестностях Оссгора – а нам крайне редко случалось выбираться куда-либо всем вместе, ибо Семья, именно с большой буквы «С», никогда не была для нас таковой в полном смысле этого слова; и вдруг наш Старик (папа категорически не желал, чтобы его величали Папой, и когда посторонние удивлялись, мы говорили, что это, мол, из-за мая шестьдесят восьмого. Такое объяснение нам страшно нравилось – «май 68-го» звучало как тайный код, это было все равно что сказать: «Он прилетел с планеты Зорг»), так вот, наш Старик вдруг оторвался от книги, поднял голову и спросил:

– Дети, вы видите этот пляж?

(Как вам нравится – назвать пляжем Серебряный берег! [18] Курортный город Оссгор и Серебряный берег (пляж) находятся на бискайском побережье Франции. )

– А известно ли вам, какое место вы занимаете во Вселенной?

(Еще бы не знать! Несчастные лишенцы, которым даже не разрешают – есть мороженое на берегу!)

– Вы все вместе взятые не больше одной песчинки. Вот этой вот крошечной песчинки. И ничего более.

И мы ему поверили.

Что ж, тем хуже для нас.

– Чем это пахнет? – с тревогой спрашивает Карина.

А я как раз обмазываю себе ноги снадобьем мадам Рашид.

– Господи, что… что это за отрава?

– Понятия не имею. Наверное, мед или жженый сахар, смешанный с воском и пряностями…

– Какой ужас! Вот уж мерзость так мерзость! И ты занимаешься этим здесь, в машине?!

– А куда деваться? Не ехать же на свадьбу с волосатыми ногами. Еще примут за снежного человека.

Моя невестка с тяжким вздохом откидывается назад.

– Только, пожалуйста, не испачкай сиденье… Симон, выключи кондишн, я открою у себя окно.

– Выключи, пожалуйста, – добавляю я сквозь зубы.

Мадам Рашид завернула мне этот «рахат-лукум» во влажную тряпочку. «Ти пириходи к меня следущи раз. Пириходи к меня, я тибе что-то исделаю. Исделаю такой хороший вещь с твой садик лубви. Ти будешь видеть, какой он будет, твой мущин, когда я тибе убирать все оттуда, он будет тибе лубить как безумии, исделает для тибе все что ни попроси», – заверила она, хитро мне подмигнув.

Я улыбалась, вспоминая ее слова. Но не слишком радостно. Потому что ухитрилась-таки посадить пятно на подлокотник своего кресла и теперь пыталась незаметно стереть его салфеткой. Черт бы меня подрал!

– Ты что ж, и переодеваться намерена тут?

– Нет, мы остановимся где-нибудь не доезжая… Правда, Симон? Ты ведь найдешь для меня укромное местечко?

– Где пахнет лесными орешками?

– Очень надеюсь!

– А Лола? – спрашивает Карина.

– Что «Лола»?

– Она приедет?

– Не знаю.

Карина подпрыгивает от возмущения.

– Как это ты не знаешь?

– Да вот так, не знаю.

– Это просто невероятно!.. С вами никогда ничего не известно. Вечно одно и то же – эта непобедимая артистическая расхлябанность. Неужели так трудно быть серьезными, хотя бы время от времени?! Хоть чуточку?!

– Вчера я говорила с ней по телефону, – сухо ответила я. – Она была не совсем в форме и еще не знала, поедет или нет.

– Ты меня удивляешь!..

Ух, как я ненавидела этот противный снисходительный тон.

– И что же тебя удивляет? – не сдержалась я.

– О-ля-ля! Да ничего. С вами меня уже ничего не удивляет! И вообще, если Лола не в форме, это отчасти и ее вина. Она ведь этого хотела, разве нет? У нее просто талант попадать в самые невозможные ситуации. Даже представить себе не могу…

В зеркальце заднего вида отразились нахмуренные брови Симона.

– В общем, если хочешь знать мое мнение, я могу сказать только одно…

Да, точно. Ты можешь сказать только одно…

– Проблема Ло в том…

– Стоп! – взорвалась я в самом начале фразы. – Стоп! Я жутко не выспалась, давай отложим это на потом.

Карина приняла свой привычный оскорбленный вид:

– Ну, так я и знала, в этой семье мне никогда не дадут слова сказать. Стоит сделать самое невинное замечание по поводу одного из вас, как трое других приставляют мне нож к горлу… Это просто смешно, наконец!

Симон пытался перехватить мой взгляд.

– Я вижу, ты хихикаешь над моими словами? Вы оба хихикаете надо мной! Да уж, нечего сказать – взрослые люди, а ведете себя как малые дети. Я, кажется, имею право на собственное мнение… или уже нет? Поскольку вы никого не желаете слушать, вам никто не может ничего сказать, а поскольку никто не может вам ничего сказать, вы так и остаетесь неприкосновенными. И никогда не считаете себя виноватыми. Но я-то сейчас выскажу вам все, что об этом думаю…

(Да плевать нам с высокого дерева на то, что ты думаешь, моя милая!)