Улисс Михеев - Лизогамия

Пока мост строился супругам приходилось преодолевать колоссальные препятствия и трудности, что бы встречаться, что конечно закалило их характеры. Они пользовались какими-то ненадежными тропками, партизанскими стежками, извилистыми дорожками, бродами через реки, болотными кочками, океанскими течениями, млечными и шелковыми путям, серверными потоками и даже водопадами. Они как лососевые птицы следовали своему главному инстинкту – инстинкту верной и вечной любви.

Больше всего на свете Михаил любит свою главную ЛЮБОВЬ, наивысшее чувство всей своей жизни, ЛЮБОВЬ к Елизавете. Это сильное и глубокое чувство пришло к нему много лет тому назад, комфортно и глубоко поселилось в его уме, сердце, совести, душе и теле. Эта ЛЮБОВЬ мгновенно подружилась как с Эго, так ис Альтер Эго, и очень быстро и надежно, не оставив никакого следа стерла все предыдущие, как оказалось, такие маленькие любови, которые у Михаила хоть и не часто, но случались в прошлом.

Увидев в первый раз свою будущую супругу, наш герой совершенно явственно и безусловно осознал, что красавица Елизавета послана ему судьбой и богом, и, что самое главное, это его последняя ЛЮБОВЬ. Как неубеждённый фаталист (все предопределено, но свобода дана в каком угодно количестве), наш герой много раз в своей жизни наслаждался именно словом «последняя», это как последний выдох, это как последний удар сердца, это как последний раз открыть глаза. Это те события, после которых уже ничего нет, смерть, тлен, небытие…Мгновение когда, ярчайший и ослепительный, еще секунду назад, луч твоей жизни, зажатый между двумя бесконечностями тьмы, сам становится тьмой.

Но если последние выдох, удар сердца, движения век, занимают всего лишь крохотные мгновения, то последняя ЛЮБОВЬ протянулась уже на десятилетия, защищая, оберегая и поддерживая его. Нужно ли говорить, как Михаил берег, ценил и любил свою последнюю ЛЮБОВЬ, зная, что после неё ничего уже не будет? Сколько раз, перед тем как заснуть, он представлял себе, как куда-то несется один в холодной мгле, голый и такой беззащитный под своим одеялом (каждый раз, проживая этот ужас, он на всякий случай прикрывал одой ладонью свои глаза, а другой еще что-нибудь), несется без всякого назначения и смысла, и только ЛЮБОВЬ придает всему этому случайному хаосу какой-то порядок. А раз есть порядок, следовательно, появятся и назначение, и смысл. И привычно снизошедшая, натренированная этим выводом благодать, позволяла засыпать ему быстро и c радостной улыбкой.

Наша героиня тоже любила своего мужа, и он всегда и во всем чувствовал ее поддержку, такую спокойную, сдержанную, основательную и нежную. Этот стиль называется «северный, дистанционный, дневной», который мог очень быстро поменяться на другой, с говорящим названием «две кожи дрожат лежа». Непредсказуемая череда стилей доставляла им обоим много счастливых минут. Смене стиля обычно предшествовала хорошо отрепетированная, короткая пьеса, в которой, не смотря на многолетние репетиции, всегда было место для любой импровизации.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Быстрый ответ не засчитывается. Давай еще раз. Ты меня любишь?

– Не знаю. Мне нужно подумать и проверить свои чувства.

– Думай. – Прошло несколько секунд. – Ну, и?

– Понимаешь, имея математическое образование, я обязан структурно и ответственно подходить к моей любви к тебе. Тем более, что она последняя.

– Хватит сопеть, и иди ко мне.

Супругу очень нравилось читать научные и литературные труды о любви между мужчиной и женщиной. А так как, ни одному из человеческих чувств, не было посвящено такого количества исследований, то всегда можно было найти какой-нибудь новый шедевр, воспевающий любовь или объясняющий её природу.

Лучшие умы всех народов и во все времена слагали гимны этому наивысшему и наилучшему человеческому проявлению и пытались понять, что же такое любовь. Михаил внимательно изучал все, что хоть как-то было связано с анализом и синтезом любовных процессов: от мифов и легенд древних греков, до научно-популярных статей современных нейробиологов.

И если у греков все было идеально с точки зрения структуры, полноты и красоты определений и типов любви, то нынешние ученые свели (низвели) любовь к химическим и физическим процессам, происходящим в организмах двух влюбленных людей, по одинаковым законам, не имеющих исключений. Все это прекраснейшее чувство, вся его красота и святое (внеземное) происхождение описывается безупречными и длинными формулами, и получается, что правильно подобранные пропорции химических элементов, температуры, давления и заставили Михаила полюбить свою жену? Он отказывался верить, что страсть, ревность, обаятельная интимность, божественное безумие влюбленного человека, игра, страдание, стихи, полунамеки, муки и радости любви есть лишь продукт сложных физических процессов? Ведь если это так на самом деле, то можно научить страстно любить и роботов?

Конечно, Михаил был приверженцем греческого подхода, и пользовался только им, когда пытался как-то структурировать и понять свою любовь к жене, выделить базовые элементы и их атрибуты, разобраться, как эта страсть вспыхивает и почему угасает. Но из всех этих классификаций, анализов и стараний понять по каким законам функционирует и из чего состоит их ЛЮБОВЬ, ни чего конкретного и логически стройного, увы, пока не получалось.

Единственный вывод, который он сделал из своих, так сказать, исследований – он любит жену всеми разновидностями любви, которые хитроумные греки так мудро и изящно разложили по своим эллинским полочкам. И так уютно и гармонично они сосуществуют в сердце и душе Михаила, дополняя и подпитывая друг друга, помогая и соперничая. У каждого из них свое имя, свой девиз и свое назначение. Наш, так сказать, исследователь, для наглядности, даже придумал вот такую таблицу.

И вот опять божественный знак – их семь! Семь типов, это как семь нот, комбинирую которые, можно создавать и божественные симфонии, и торжественные гимны, и легкие джазовые композиции, и тяжелые хардроковые баллады, и смешные «втравесиделкузнечик», и даже промискуитетный собачий вальс.

Семь типов, это как семь цветов радуги. Создавай все что хочешь, подбирая типы-краски – от ярчайших, залитых светом и цветом картин импрессионистов, до черных квадратов, или, что еще хуже, до черных крестов.

Похоже, что демиурги умышленно ограничили количество нот, цветов и типов любви простым числом семь, чтобы не свести окончательно с ума художников и композиторов, которым и так адски трудно справляться со всеми этими комбинаторно-гармоничными возможностями. И даже, трудно представить, как было бы сложно творить лучшим гениям всех времен и народов, если бы нот и цветов, к примеру, было бы десять.