Джон Ирвинг - Последняя ночь у Извилистой реки

Бедняга Пинетт. Он уже давно не слышит ничьих вопросов. И что вдруг Кетчум вспомнил про него в своем пьяном сне?

Повар старательно обходил убогие бары с такими же убогими неоновыми вывесками, напоминавшими рот, где недоставало зубов.

Д Я ВЗР ЛЫХ!

ТР ТЬЕ ПИВО ДА ОМ!

Однако вывески хоть как-то освещали дорогу. Отойдя подальше, повар вдруг спохватился: он забыл взять свой фонарик. Вернуться назад? Снова подниматься по опасной лестнице? К тому же повар чувствовал, что Норме Шесть очень не понравится его возвращение.

Во рту ощущался привкус крови. Доминик поднес пальцы к разбитой губе. Она все еще кровоточила. Пальцы стали липкими. Кто-то шумно захлопнул дверь танцзала, и Тереза Брюэр внезапно смолкла, словно Норма Шесть сдавила нежную шею певицы. Когда дверь распахнулась опять, Тони Беннет мурлыкал «Rags to Riches» [23] Популярная песенка (примерный перевод названия «Из Золушки в принцессы»), написанная в 1953 г. Ричардом Адлером и Джерри Россом. . Доминик был твердо убежден: такая музыкальная безнадега только подталкивает жителей Извилистого к пьянству и дракам.

Возле бара, где Пам на ходу прекратила драку, было пусто. Ушли двойняшки Бибы. Чарли Клафу и Эрлу Динсмору тоже удалось встать на ноги и убраться восвояси. И сиденье «ломбарда» пустовало. Либо братья Бодетт оклемались и ушли сами, либо кто-то им помог.

В темноте хромую походку Доминика Бачагалупо было легко спутать с чьими-нибудь пьяными шагами. Около бара, где любили собираться франкоканадцы, маячила знакомая фигура. Прежде чем повар сумел убедиться, что это действительно констебль Карл, его ослепил яркий свет фонарика.

– Стой! Для тупых канадцев повторяю на их поганом французском: arrâte .

– Добрый вечер, констебль, – сказал Доминик, щурясь от яркого света.

Луч фонарика и ветер с опилочной пылью – это было многовато для повара.

– Что-то ты припозднился, Стряпун. Да еще и губу разбил, – сказал полицейский.

– Я навещал друга.

– Хорош друг, если раскровенил тебе губу, – усмехнулся «ковбой», подходя ближе.

– Карл, он тут ни при чем. Я забыл фонарик… вот и навернулся.

– Похоже на удар коленом… или локтем, – вслух рассуждал Карл.

Его фонарик почти касался окровавленной губы повара. Доминику хотелось зажать нос: дыхание констебля было на редкость зловонным.

Два любовника Индианки Джейн стояли лицом к лицу: пьяный констебль подозрительно косился на трезвого хромого повара. К счастью для последнего, Карла отвлекли два события, случившиеся одно за другим. Дверь танцзала в очередной раз распахнулась, и оттуда на повышенной громкости вырвался голос Дорис Дэй, певшей «Secret Love» [24] Популярная песня (русский перевод названия «Тайная любовь»), написанная в 1953 г. композитором Сэмми Фейном и поэтом Полом Уэбстером. . Карл сразу же направил фонарик на дверь. И тут из дверей «гостиницы», населенной франкоканадцами, во тьму выбросили совершенно голого человека. Он приземлился на четвереньки и скулил, словно щенок койота. Фонарик констебля тут же высветил испуганного франкоканадца. Повар узнал его. Это был Люсьен Шарес, молодой парень.

Стало тихо. Дверь танцзала захлопнули, так и не дав Дорис Дэй рассказать о ее тайной любви. Люсьен Шарес и Доминик Бачагалупо услышали суховатый щелчок. Это констебль Карл снял с предохранителя свой «ковбойский» кольт сорок пятого калибра.

– Карл, ну зачем… не надо, – бормотал повар, видя, как тот навел оружие на Люсьена.

– Поднимай свою голую франкоканадскую задницу и чеши в дом! – рявкнул констебль. – Иначе я отстрелю тебе яйца, а заодно и кишку!

Люсьен Шарес стоял на четвереньках и мочился. Вероятно, со страху. Лужица текла ему под ноги. Услышав обещание Карла, франкоканадец повернулся и на четвереньках побежал к двери. Участники пьяной шутки стояли в дверях «гостиницы» и шумно подбадривали его, словно от быстроты бега «по-собачьи» зависела его жизнь (возможно, и зависела). Послышались выкрики: «Люсьен!», сменившиеся французским галдежом, которого ни повар, ни констебль не понимали. Когда дверь закрылась, констебль Карл выключил фонарик. Револьвер он по-прежнему держал в руке, только теперь целился повару в колено здоровой ноги. Доминик нервозно следил за пьяным Ковбоем. Карл неспешно поставил оружие на предохранитель и наконец убрал кольт.

– Проводить тебя домой, Стряпунчик? – спросил Карл.

– Спасибо, я сам дойду.

С места, где они стояли, были видны огни столовой.

– Опять ты нагрузил мою дорогую Джейн работой допоздна, – сказал констебль.

Пока повар искал подходящий ответ, Карл продолжил:

– По-моему, твой мальчишка уже достаточно вырос и сам может укладываться спать.

– Конечно. Дэниел уже не маленький. Но я стараюсь по вечерам не оставлять его одного. Он просто обожает Джейн.

– Тогда нас двое, – сказал констебль Карл, сплевывая под ноги.

«Трое», – мысленно поправил его Доминик Бачагалупо.

Ему вдруг вспомнилось, как Пам зажала его лицо у себя между грудей и как он едва не задохнулся. Повару было стыдно: ему казалось, что он нарушил верность Джейн. Норма Шесть возбудила его, хотя и весьма опасным способом.

– Спокойной ночи, констебль, – сказал повар.

Он повернулся и пошел к дому. Карл светил ему фонариком, обозначая место, где начинается подъем на холм.

– Спокойной ночи, Стряпун, – сказал Карл.

Полицейский выключил фонарик, но у повара сохранялось ощущение, будто Карл за ним следит.

– А знаешь, для калеки ты неплохо ходишь! – донеслось до повара из темноты.

Доминик Бачагалупо будет часто вспоминать и эти слова.

Потом его догнал обрывок музыки из танцзала. Повар достаточно удалился, чтобы различать слова. Но он постоянно где-нибудь да слышал эту песню и потому сразу узнал голос Эдди Фишера, выводившего «Oh My Papa» [25] Песня, написанная в 1939 г. швейцарским композитором Паулем Буркхардтом для одного немецкого мюзикла. Через пятнадцать лет был написан английский вариант слов, и песня, как нередко бывает, обрела вторую жизнь. . Потом песня стихла, а повар вдруг с раздражением поймал себя на том, что сам ее напевает.

Повару никак было не избавиться от ощущения, что констебль тащится за ним по пятам. Войдя в темный зал столовой, Доминик Бачагалупо некоторое время стоял у окна и ждал – не мелькнет ли на дороге луч фонарика. Но если Ковбой решил проверить положение дел в столовой, даже при его тупости он не поперся бы сюда с включенным фонариком.

Доминик не стал выключать свет на крыльце, чтобы Джейн было удобнее идти к пикапу. Свои запачканные сапоги он поставил внизу у лестницы, рядом с ее сапогами. Повар мешкал, не решаясь подняться наверх, и тому была причина. Как объяснить Джейн разбитую губу? Стоит ли рассказывать ей про встречу с констеблем? Как будто Джейн сама не знала, что Доминик где-нибудь столкнется с Карлом и что настроение и поведение Ковбоя будут, как всегда, непонятными и непредсказуемыми!