Хельмут Крауссер - Эрос

Я вылетел из дома, перебежал, не глядя по сторонам, оживленную проезжую часть Мерингдамм. Генри настигал меня, он был уже в каких-то трех метрах… и вдруг он попал под автобус. По сей день у меня в ушах стоит глухой удар, страшный треск ломающихся костей, шорох тела, волочившегося по асфальту, звук разрываемой одежды и вопли объятых ужасом прохожих. Внезапно все предстало передо мной словно в невесомости или в замедленном кино, только очень жестоком. Рядом со мной стояла и смеялась афишная тумба. С вами когда-нибудь случалось подобное? Нет? Посетители уличного кафе, освещенного оранжево-красными огнями, повскакивали со своих мест и во все глаза смотрели на происходящее. Я увидел, как из дома выбежала Софи. Она упала, на тело покойника, потом встала на колени и приподняла руками его голову. – По щекам Александра фон Брюккена прокатились две слезы. – Как я должен был поступить? Я побежал прочь.

– Это был несчастный случай?

– Да. Хотя можно допустить, что Бог иногда садится за руль автобуса.

– А что произошло потом? Вы просто убежали?

– Неужели я должен был дожидаться полиции? Допустить, чтобы установили мою личность? Хотя это стопроцентный несчастный случай, я все равно считал себя виноватым. Может, и по праву.

Фон Брюккен очень устал, его нездоровое веко подрагивало. Он налил себе стакан вина и жадно его выпил.

– В ту же ночь такси отправилось в металлолом. Пистолеты нашли свое пристанище на дне канала, Мартин уехал на год в Марокко, о чем давно мечтал, а я вернулся сюда, в замок, чтобы осмыслить недавние события. Делами бизнеса занималась Сильвия. Напишите длинную главу о том, как я себя чувствовал в тот момент. Вообразите себе самое худшее, поганое, самое черное настроение, какое только может быть, а затем удвойте ваши представления. Я хотел быть хорошим человеком, не забывайте об этом.

Фон Брюккен весь съежился в своем кресле, низко опустил голову. За окном сгущались сумерки. Мы с трудом различали друг друга в темноте, но никто из нас не пошевелил и пальцем, чтобы зажечь свет. Мы молча сидели в потемках. Я подумал, что фон Брюккен вот-вот уснет, и осмелился тихонько задать ему последний вопрос: кто же с того момента заботился о Софи? Я тут же пожалел об этом. Но мой собеседник, похоже, так не считал. Вопрос даже понравился ему и по-своему растрогал.

Фон Брюккен улыбнулся:

– В Берлине остался только Лукиан. Он сам настоял на этом, заявив, что в такой момент нельзя оставлять Софи совсем одну.

Ночью я просил Лукиана рассказать что-нибудь о том времени. И снова он отделывался отговорками, что его дополнения несущественны, ведь вся эта история не о нем. Однако я напомнил, что речь идет в том числе и о Софи. Лукиан посмотрел на меня изучающим и в то же время удивленным взглядом и несколько долгих секунд не отводил глаз.

– Александр знал, кого приглашать для работы над книгой.

Что он имел в виду? Оказывается, Лукиан считал, что мы с Александром близки по духу. По большому счету я занимаюсь в своих романах тем же, что и он – в рамках самой жизни. Все люди когда-нибудь становятся персонажами, и власть, которую я буду иметь над ними как автор, можно сравнить с властью над людьми, которой обладал Александр в реальности.

– С вашей помощью он превращает свое прошлое в произведение искусства. Такая уж у него манера – оправдывать все задним числом. Я не хочу мешать ему, однако и поддерживать не вижу смысла.

Я возразил, что превратиться в произведение искусства – не самый худший исход для человека. Лукиан покачал головой. Роман – это ложь. Наверное, истории лучше оставаться фрагментом. Только фрагменты проходят проверку временем, только они по-настоящему правдивы.

Лукиан покинул мою комнату, не прощаясь.

В мае 1970 года меня в Ойленнесте посетили два сотрудника Федерального управления уголовной полиции. Этому предшествовала странная история. Хотите верьте, хотите нет, но целых три года я пытался отойти от опеки над моей возлюбленной и предоставить ее самой себе. Конечно, иногда Софи все же получала тайную поддержку, но в целом перебивалась случайными заработками и с большим трудом сводила концы с концами. Все подробности мне неизвестны, ведь я знал, что в случае настоящего, серьезного кризиса ее не оставят в беде.

Эти три года я словно просидел в тюрьме – большой и прекрасной, куда я заключил себя по доброй воле, чтобы очиститься от грехов. Я проводил время, занимаясь философией, изучая изобразительное искусство и музыку. В определенной степени я старался с помощью столь утонченного образования сублимировать бытие, абстрагировать его, придать ему метафизическую форму. Последним связующим звеном между мной и Софи оставался Лукиан. Он не просто являлся моим заместителем – он жил моей жизнью. И это приносило ему радость. Все, что я знал, я знал только от него, наверное, он о многом умалчивал. Или, наоборот, многое придумывал.

Однако вернемся к визиту важных гостей из Федерального управления уголовной полиции. Первый звался Фридрих Штайнметц, второй – Хёфер. Они желали знать, в каких отношениях я состою с фройляйн Крамер, урожденной Курд, в настоящий момент проживающей в Берлине.

Я отвечал предельно скупо, возможно даже слишком перегибая палку, и от волнения даже забыл спросить, что послужило поводом для таких расспросов.

Софи Крамер, Софи Крамер… да, вспомнил! Нет, это нельзя назвать отношениями. Правда, я давал объявление, чтобы ее разыскать, оно выходило по всей стране, но с тех пор прошло столько лет…

– По-вашему, это нельзя назвать отношениями? – с нажимом спросил Штайнметц. Хёфер же молчал все это время, как рыба.

Я не оспаривал того факта, что в свое время был с ней знаком. В годы войны, в самые страшные годы.

– Вам известно, чем она занимается?

– Столько воды утекло с тех пор… Кажется, она работала воспитательницей?

– Когда-то работала. Но потом резко поменяла сферу деятельности. Однако мы не обязаны посвящать вас в детали. Ведь все это вас явно не касается, правда?

– Не касается.

– Вы не женаты?

– Моя жена – это моя работа, – ответил я.

– Над чем же вы работаете?

Я сказал, что занимаюсь проектом, который достался мне еще от отца, и показал им старинный эскиз.

– Вот, взгляните. Эта конструкция яйцевидной формы – не что иное, как индивидуальный бункер для семьи. Он прекрасно вписывается в интерьер подвала частного дома. Мы запустим его в серию. Под его защитой можно выжить при ядерной войне, по крайней мере дня два прожить точно удастся.

Хотя Штайнметц и подозревал, что я вожу его за нос, однако утверждать это со всей уверенностью он не мог. Он спросил, могу ли я рассказать еще что-нибудь о Софи Крамер.