Хельмут Крауссер - Эрос

Человека, которого я послал к Биргит, она приняла за полицейскую ищейку, хотя тот представился частным детективом. Даже если бы Софи дала о себе знать, заявила Биргит, сообщать об этом она никому не обязана. Впрочем, все указывало на то, что сводные сестры окончательно разорвали отношения. Софи оставалась неуловимой.

Я по-новому открыл для себя музыку Вагнера, хотя раньше не любил ее. Мы были уже не греческие боги, а максимум титаны, причем кастрированные. То полицейское государство, против которого восставали демонстранты, являлось ничем по сравнению с полицейским режимом, что установился позже. Теперь он окреп и получил гораздо большие возможности контроля над гражданами. Мир словно угодил в огромную браконьерскую сеть. Техника слежки становилась все изощреннее, дабы угнаться за революционерами, которые предпринимали все более радикальные шаги и теперь не просто швырялись камнями, а превращались в настоящих террористов.

Лукиан женился на Сильвии в надежде осчастливить хотя бы одного человека. Может, это звучит примитивно, но Сильвия действительно была счастлива с ним. Назвать счастливым самого Лукиана было нельзя, но он тщательно скрывал это. Он относился к той породе людей, кто, потерпев фиаско с одной женщиной, быстро переключаются на другую. Такому прагматизму, воспитанному в нем с детства, можно лишь позавидовать.

Грандиозное левое движение рассеялось и растворилось в подполье, многие его участники заняли удобную, ни к чему не обязывающую позицию сочувствующих, а вожаков-террористов переловила полиция. Летом 1972 года в Мюнхене прошли Олимпийские игры, а двумя годами позже в столице Баварии состоялся финал Чемпионата мира по футболу. Мюнхен олицетворял собой реакцию, особенно нетерпимую к революционному движению.

Однажды вы написали в каком-то эссе, что, хотя вам в то время было всего восемь лет, помните, как у входа в магазин «Херти» в Швабинге мальчишки продавали экстренные выпуски газет. В них шла речь об аресте террористки Гудрун Энсслин. [29]

– Да, помню. Даже моя мать, которую абсолютно не интересовала политика, не удержалась и купила себе газетку. На улицах тогда царило праздничное настроение.

– Значит, помните? Именно эти ваши строки и побудили меня обратиться именно к вам. Вы знали, что это был последний экстренный выпуск газет в нашей стране?

– Нет, честно говоря, не знал… На самом деле?

– Сегодня трудно себе представить, какой панический ужас у граждан вызывала тогда кучка вооруженных индивидуалистов, в которую входила такая хрупкая и миловидная женщина, как Энсслин. Софи не имела к «Красной армии» никакого отношения. Скорее всего она принадлежала к «Движению Второго июня», но точных данных у меня нет. Боязливые бюргеры не понимали различия – им казалось, что это одного поля ягоды. О, я так боялся за мою любимую и иногда мечтал о том, чтобы ее схватили, ведь тогда я смог бы помочь ей. Но Софи как-то удавалось уходить от любого преследования, и я гордился ею. Возможно, она уехала за рубеж, в какую-нибудь очень далекую страну. В громких террористических актах ее, похоже, не задействовали – по крайней мере, в той шумихе, которая следовала за ними, ее имя не прозвучало ни разу. Софи инкриминировали только ограбления банков, не более того. Я прекрасно представлял себе, что при ее характере она могла очень быстро стать белой вороной в среде своих подельников. А может, ее уже не было в живых? Убийство предполагаемого предателя Шмюкера наводило на определенные размышления и позволяло предположить, что для этих людей нет ничего невозможного.

Когда пошли слухи, что террористы открыли тренировочную базу в Йемене, я попытался установить контакт с их правительственными органами – через подставных лиц, разумеется. При этом речь шла об экспорте вооружения, хотя никакого оружия на моих заводах не производилось. В свое время именно я настоял на этом, пойдя против воли правления. Однако мы производили много других полезных штучек, из-за которых перед нами открывались практически любые двери.

Кстати, я решил воплотить в жизнь задумку отца. Только не спрашивайте меня, почему и зачем. Мы действительно изготовили по тем заветным чертежам яйцевидные бункеры, сто штук по триста шестьдесят четыре тысячи марок каждый, и за два года все они разошлись. Особой прибыли это не принесло – с моей стороны это был скорее сентиментальный жест, своего рода причуда.

– Однако я очень хотел бы узнать, зачем вы это сделали…

– Я так и думал, что вы будете настаивать. Как вам сказать… Может, это звучит как бред сумасшедшего, однако если мой отец смотрел на меня с небес, то он мог взять назад свое проклятие, которого, вероятно, никогда и не произносил в мой адрес, но тем не менее оно висело надо мной всю жизнь. Достаточно бредовое объяснение? Кроме того, мне ведь требовалось чем-то себя занять.

– А вы меня не дурачите?

– Что вы! Это было бы довольно глупо с моей стороны. Нужно быть добрым с людьми, которые переживут тебя.

– Макиавелли?…

– Нет, собственное творчество. Кстати, Хольгера довольно скоро арестовали, он получил три года, а затем, как и многие его соратники, публично отказался от всех своих былых убеждений, побрился и выучился на терапевта. Тем не менее мои люди вышли на связь с ним. Он как раз собирался взяться за старое, очень нуждался в деньгах и жил в окружении ящиков с бумагами, протоколами, счетами, старыми листовками, аккуратно расфасованными по пластиковым пакетам. Все это должна была конфисковать полиция, но, покидая квартиру на Мерингдамм, революционеры позаботились о том, чтобы спасти свое бумажное богатство.

Среди этих залежей нашелся и дневник Софи – наконец мы с вами дошли и до него. Она вела дневник с мая 1965 по январь 1968 года. Я долго удерживался, чтобы не прочесть его. Слава богу, интимного там оказалось не так уж и много. Софи вела дневник очень нерегулярно и заполняла страницы практически бесстрастной рукой. Это скорее памятные заметки, чем исповедальный рассказ, и многие записи предельно немногословны или даже банальны. Я и сейчас немного сомневаюсь в том, правильно ли делаю, передавая его в ваши руки, но после долгих и мучительных раздумий я все-таки решился на этот шаг. Однако очень вас прошу: не берите из него никаких деталей, которые могут всколыхнуть так называемый исторический интерес к личности Софи.

– Спасибо.

Александр протянул мне старую общую тетрадь, примерно на семьдесят страниц испещренную лиловыми чернильными записями. Страницы отражали события двух с половиной лет жизни Софи. Целиком в тексте я привел лишь одну-единственную запись – ту, от третьего июня 1967 года. Все остальное оказалось либо слишком личным, либо слишком избитым, поэтому напрямую использовать данную информацию я не стал. Но самое важное в видоизмененной форме все же рассыпано по тексту романа.