Хельмут Крауссер - Эрос

Я вернулся в Ойленнест, ожидая, что Софи даст о себе знать. Но ждать оказалось бессмысленно. Похоже, она прекрасно устроилась и без меня. С тех пор прошло уже почти пятнадцать лет.

Софи Крамер так и не арестовали. После воссоединения двух Германий выяснилось, под каким именем Софи жила в ФРГ, однако Инге Шульц уже не было в живых. В полиции все же сомневались в подлинности данных и даже собирались провести эксгумацию со сравнением ДНК, однако мне удалось предотвратить это мероприятие. С тех пор ее перестали разыскивать. Софи живет где-то на этом свете, но я не знаю где. Я не делал больше никаких попыток разыскать ее. На какие средства она живет, если еще жива, я тоже не знаю. Меня это не касается. Да. Вот и все. А вы надеялись на хеппи-энд?

– Но это и есть хеппи-энд.

– Вы так считаете? Ну хорошо. Возможно, вы и правы.

Фон Брюккен совсем выбился из сил. Он опустил голову на подушку и прикрыл глаза. Некоторое время я сидел рядом с ним, пока не спохватился вызвать врача.

Вечером Лукиан высказал мнение, что в моем дальнейшем присутствии в замке нет никакой необходимости. Кроме приветствий и добрых пожеланий, хозяину дома больше нечего мне сказать. Восполнить недостающее мне поможет фантазия, но я должен изменить все имена, подождать с публикацией несколько лет и обязательно упомянуть в конце книги, что это не документальная история, а художественный вымысел. Насчет гонорара беспокоиться не стоит. Мне предоставят две кожаные папки с заметками, протоколами и магнитофонными записями, но не насовсем, а во временное распоряжение (это Лукиан подчеркнул особо). После этого разговора он сам отвез меня на вокзал.

– Можно мне задать вам еще пару вопросов?

– Нет.

Это было его последнее слово, Затем Лукиан молча пожал мне руку.

Александр Фон Брюккен написал мне еще одно письмо, в котором благодарил за плодотворное сотрудничество.

Написанные нетвердой старческой рукой строчки наползали друг на друга и разобрать слова можно было с огромным трудом, однако общий тон письма оставался светлым и беспечальным.

Старик писал, что в жизни часто случаются весьма необычные повороты. Одним людям суждено сидеть в зрительном зале, другие же рождены актерами, и он до сих пор не разобрался, что из этого достойнее. Никто не может быть до конца уверен, в какой именно функции он действует в том огромном театре, который представляет собой мир, и этот феномен удивляет фон Брюккена больше всего. Искусству подвластно все: оно может сделать из билетеров главных героев, и наоборот. Сама жизнь – это огромная глыба материала, из которого можно создать очень разные вещи или же обратить в ничто. Однако в целом он доволен своей жизнью, хотя ему и есть в чем упрекнуть себя. Его жизнью властвовал Эрос – сложное, многогранное, могущественное начало. Человека, попавшего в жернова любви, может растереть в пыль, однако при этом он хотя бы не чувствует себя одиноким и незначительным существом. Он будет очень рад, если я прислушаюсь к его словам.

«Искренне желаю Вам удачи».

Через несколько месяцев меня пригласили на похороны. Я мог позволить себе доехать от Мюнхена на такси, но на душе у меня лежал камень – мне было совестно, что работа над романом все еще не начата. Чего-то явно не хватало, но я не понимал чего.

Такси въехало по подъему к замку. Ойленнест недавно отремонтировали, он сверкал свежей краской – именно так я представлял себе сияние Ледяного дворца. Парк с березовым перелеском смотрелся по-идиллически живописно, нежная молодая зелень газона гармонично перекликалась с небесной синевой. День клонился к вечеру, и края облаков за деревьями уже окрасились алым.

Меня не только никто не приветствовал – здесь как будто вообще не замечали моего присутствия. Это были очень тихие похороны. Немного музыки и никаких надгробных речей, как и пожелал Александр в своем завещании.

Специальный гидравлический лифт плавно опустил гроб в могилу. В общей сложности на церемонии присутствовали чуть больше десятка человек, в том числе несколько пожилых мужчин в черных костюмах, похожих на униформу. Некоторые бросили в могилу по красной розе, другие стояли просто так. Лукиан держался далеко в стороне и потерянно бродил под деревьями, покрытыми свежей листвой, напоенной солнцем ласкового майского дня.

Постояв немного у открытой могилы, участники траурной церемонии один за другим покидали парк и брели в направлении замка. Люди почти не разговаривали. Я не понимал, что мне делать, к кому обращаться и нужно ли обговаривать что-то еще с Лукианом.

Внезапно рядом с Лукианом, что стоял на тополиной аллее, возникла женщина в черном платье и черной шляпе с вуалью. Лукиан взял ее за руку, и они медленно пошли к могиле. Женщина передвигалась с трудом, что выдавало ее почтенный возраст. Дряхлой рукой она бросила в могилу нечто легкое – я не разобрал, что именно. Этот неведомый предмет подхватило ветром, и он качался в воздухе несколько секунд перед тем, как упасть на гроб. Возможно, это был просто кусочек цветной бумаги. Оба постояли молча с четверть часа, затем Лукиан сделал знак, и каменные створки над могилой закрылись. Сгорая от любопытства, я медленно подступал ближе к этой паре, и теперь стоял в каких-то двух метрах от них. Лукиан обернулся и подмигнул мне. Женщина положила руку на его плечо. Она явно устала. Черты ее лица были почти неразличимы под вуалью. Я назвался по имени и сделал учтивый полупоклон, но она лишь бегло кивнула в ответ и без единого слова прошла мимо меня, очевидно, давая понять, что для меня вся эта история подошла к концу.

Вопреки настоятельному желанию фон Брюккена, почти все, что он наговорил на диктофон, я оставил практически без изменений. Недоговоренность, умолчания и отказ от подробных описаний показались мне более красноречивыми, чем любые орнаменты вымысла.

Несколько лет спустя я отправил Лукиану готовый машинописный вариант романа с предложением внести свои изменения и дополнения. Теперь ему предоставлялась последняя возможность для этого. Лукиан не ответил.

Вместо этого я получил очень дружелюбное письмо из Асунсьона, столицы Парагвая. Дама по имени Констанца да Понте писала мне, что ее очень позабавила моя интерпретация всей этой истории. К сожалению, ее брат Александр не рассказал мне всей правды, но не стоит что-то менять в книге из-за этого. Напротив, вносить изменения ни в коем случае нельзя – просто для нее очень важно, чтобы я узнал правду. Или хотя бы ее частицу. Ведь это помогает лучше понять личность Александра. Возможно, он утаил информацию из лучших побуждений, не желая бросать тень на своих сестер.