Ален Роб-Грийе - Ревность

Окно комнаты – то, что ближе к коридору, – открывается настежь. В нем, как в раме, показывается до пояса фигура А***. Она говорит «добрый день» жизнерадостным тоном человека, который хорошо выспался и проснулся в прекрасном настроении; который предпочитает не выставлять напоказ свои заботы – если таковые имеются – и водружает, как знамя, всегда одну и ту же улыбку, в которой можно прочесть как насмешку, так и доверчивость, или полное отсутствие каких бы то ни было чувств.

И потом, она не сию минуту проснулась. Очевидно, что она уже приняла душ. На ней все еще утренняя одежда, однако губы накрашены помадой того же тона, что и естественный оттенок губ, может быть, чуть более выдержанного, и волосы, тщательно расчесанные, блестят в ярком свете, исходящем от окна, когда она поворачивает голову, и смещаются слегка вьющиеся, тяжелые пряди, чья черная масса спадает на обтянутое белым шелком плечо.

Она направляется к большому комоду, что стоит у стены в глубине комнаты. Приоткрывает верхний ящик ровно настолько, чтобы вынуть оттуда какой-то небольшого размера предмет, потом поворачивается к свету. Туземец, который был на бревенчатом мосту, исчез. Ни единой живой души не видно в окрестностях. Ни для одной бригады в данный момент нет работы в этом секторе.

А*** сидит за столом, маленьким письменным столиком, что стоит подле правой стены, той, которая граничит с коридором. Она склоняется над какой-то работой, кропотливой и долгой: чинит очень тонкий чулок, полирует ногти, делает карандашом мелкий-мелкий рисунок. Но А*** никогда не рисует; чтобы поднять спустившуюся петлю, она бы села ближе к свету; если бы ей для полировки ногтей был нужен стол, она бы не выбрала этот.

Голова и плечи кажутся неподвижными, и все же налетающая порывами дрожь колеблет черную массу волос. Время от времени А*** выпрямляется, откидывается назад, возможно, чтобы оценить свою работу. Медленным движением руки отбрасывает назад одну прядь, слишком короткую, которая выбилась из чересчур подвижной прически и теперь мешает. Руки задерживаются, чтобы привести в порядок волнистые пряди, заостренные пальцы сгибаются и разгибаются, один за другим, быстро, но не резко, движение передается от одного к другому плавно и последовательно, будто бы их приводит в действие один и тот же механизм.

Вот она склонилась опять и вновь принялась за прерванную работу. На блестящих волосах, на изгибах локонов вспыхивают красноватые искры. Легкая дрожь, быстро подавляемая, пробегает от одного плеча к другому, но невозможно заметить ни малейшего движения в остальном теле.

На террасе, перед окнами кабинета, Фрэнк сидит на своем обычном месте, в одном из кресел туземной работы. Только эти три кресла вынесли сегодня утром. Их расставили как всегда: два первых рядом, под окном, третье – на некотором удалении, с другой стороны низенького столика.

А*** сама сходила за напитками, газированной водой и коньяком. Ставит на столик поднос с двумя бутылками и тремя высокими стаканами. Откупорив коньяк, поворачивается к Фрэнку и смотрит на него, в то же самое время начинает наливать. Но Фрэнк, вместо того чтобы следить за уровнем спиртного, поднимает взгляд выше, к лицу А***. Она себе сделала невысокий шиньон; умело скрученные узлы, казалось бы, вот-вот развяжутся, но несколько шпилек, спрятанных в массе волос, удерживают прическу гораздо надежнее, чем можно было бы предположить.

Голос Фрэнка, возмущенный: «Эй, эй! Это чересчур!», или: «Эй, хватит! Это чересчур!», или: «Хватит десятой доли», «Хватит и половины», и т. д… Он держит правую руку на уровне лица, слегка растопырив пальцы. А*** смеется:

– Нужно было вовремя меня остановить!

– Но я не видел, – протестует Фрэнк.

– Ну что ж, – отвечает она, – вольно ж было глазеть по сторонам.

Они смотрят друг на друга в упор, больше не говоря ни слова. Улыбка Фрэнка становится шире, морщинки появляются в уголках глаз. Он приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать. Но не говорит ни слова. В лице А***, на три четверти повернутом к Фрэнку, ничего нельзя разобрать.

Несколько минут – или несколько секунд – оба сохраняют прежнее положение. Лицо Фрэнка и все его тело словно оцепенели. На нем шорты и рубашка цвета хаки с короткими рукавами; погоны на плечах и пуговицы на карманах придают ему немного военный вид. На ногах у него грубые хлопчатобумажные гольфы и теннисные туфли, покрытые толстым слоем мела, который уже потрескался в местах сгиба.

А*** разливает минеральную воду в три стакана, выстроенные в одну линию на низеньком столике. Два стакана она раздает, а потом, держа третий, садится в пустое кресло рядом с Фрэнком. Тот уже отхлебнул.

– Коктейль достаточно холодный? – спрашивает А***. – Бутылки прямо из холодильника.

Фрэнк качает головой и делает еще глоток.

– Если хотите, можно добавить льда, – говорит А***.

И, не дожидаясь ответа, зовет боя.

Все умолкают; бою давно пора появиться на террасе, из-за угла дома. Но никто не приходит.

Фрэнк смотрит на А***: той следовало бы позвать еще раз, подняться, принять какое-нибудь решение. Она делает быструю гримаску, повернувшись к балюстраде.

– Не слышит, – говорит она. – Лучше бы кому-то из нас сходить.

Ни она, ни Фрэнк не двигаются с места. На лице А***, повернутом в профиль к углу террасы, больше нет улыбки: она ничего не ждет, никого ни о чем не просит. Фрэнк созерцает крошечные пузырьки газа, прилепившиеся к внутренней поверхности стакана, который он держит чуть ли не у самых глаз.

Одного глотка довольно, чтобы убедиться: коктейль недостаточно холодный. Фрэнк так и не высказался со всей определенностью, хотя и сделал уже два глотка. К тому же только одна бутылка вынута прямо из холодильника: бутылка минеральной воды, чьи зеленоватые стенки заволокла легкая пелена влаги, на которой рука с заостренными пальцами оставила свой отпечаток.

А коньяк всегда стоит в буфете. А*** каждый день приносит ведерко со льдом вместе со стаканами, но сегодня не сделала этого.

– Ба! – произносит Фрэнк. – Может быть, не стоит трудиться.

Чтобы попасть в буфетную, проще всего пройти дом насквозь. Стоит переступить порог, как вместе с полутьмой появляется ощущение свежести. Дверь кабинета справа полуоткрыта.

Легкие туфли на каучуковой подошве бесшумно скользят по плиточному полу коридора. Створка двери открывается без малейшего скрипа. Пол в кабинете тоже вымощен плитками. Все три окна закрыты, жалюзи лишь слегка приподняты, чтобы полдневный зной не проникал в помещение.

Два окна выходят на центральную часть террасы. В первое, то, которое справа, если низко нагнуться, можно между двумя дощечками, расходящимися в разные стороны, увидеть тяжелые черные пряди – во всяком случае, верхний край прически.