Мануэль Скорса - Траурный марш по селенью Ранкас

– Все снимай, – уточнил Чакон.

Пили они до ночи.

– Как там у тебя дома? – спросил Скотокрад, когда стемнело.

– А я дома не был, – сказал Чакон и снова повернулся к Роблесу: – Значит, ты теперь выборный.

– Если ты не против.

– Ну, ты-то не разъешься.

Все засмеялись. Прежние выборные, родичи и кумовья судьи, покрывали его делишки, и каждую неделю пеоны из Уараутамбо приносили им масло и сыр.

– Если ты не против… – повторил Роблес.

Чакон смерил его зорким глазом, который различал жабу среди камней.

– Мне одно нужно. Для того и пришел.

– И мне это нужно.

– Не подведешь?

– Есть люди трухлявые, а есть и железные, дон Эктор. – И взгляд Агапито сверкнул страхом и гневом.

Через тридцать дней Эктору Чакону приснилось, что он едет верхом по заснеженной тропе, почему-то заросшей цветами. Где-то звенит песня, слов не разобрать, но на одинокий, непокорный голос собираются люди, и вот уже десять, сто, двести, пятьсот, тысяча, четыре тысячи движутся по дороге, вторя неведомой песне. Месяц за месяцем ехали они, не зная ни усталости, ни жажды, и наконец вышли на дорогу, спустились, пересекли мост и запрудили главную площадь. Увидев такую толпу, жандармы разбежались, а люди хлынули всем скопом на голубые двери дома Монтенегро. Челядь тоже разбежалась в страхе, судья заметался по комнатам, а люди погнались за ним по лабиринту зал, заснеженных или поросших лесом, поймали, распевая песню, и вытащили на площадь. Было три часа ночи, но солнце сверкало, как бриллиант.

Альгвасилы, трубя в трубы, созвали всех людей и зверей округи судить судью Монтенегро. Главный альгвасил, весь в белом, спрашивал: «Есть хоть один, кого он не оскорбил?» Никто не отозвался. «Простите, больше не буду!» – рыдал судья. Он был в черном. Альгвасил обратился к собакам: «Есть хоть одна, кого он не ударил?» Собачьи хвосты не шевельнулись. Альгвасил не унялся: «А кошка есть, какую он не поджег?» Проворные птицы, веселые бабочки, юркие ящерки и сонные сурки свидетельствовали против Монтенегро. Никто не простил его. И, водрузив на осла, его изгнали из города под музыку и взрывы шутих.

Чакон проснулся; встал, вышел во двор, нашел кувшин и отпил большой глоток. Было еще темно. Он смочил голову и сел – на скамейку ждать зари. Здесь, на этих камнях, за восемь дней до того ему во второй раз захотелось убить судью.

– Сейчас он всерьез решил убить его.

Он наклонился, сорвал травинку, стал ее кусать. Рассвело. Он вернулся в комнату, где жена чинила его вещи, и взял новую рубаху, которую купил в Уануко на деньги, полученные за последнюю дюжину сплетенных в тюрьме стульев. Через пять минут он входил во двор к Скотокраду.

Тот сидел на корточках и собирался резать барана.

– Что это ты, Эктор?

Эктор Сова нагнулся и помог прикрутить бараньи ноги к колышкам. Баран слабо блеял. Когда задние ноги прикрутили, Скотокрад вынул нож и прикончил его разом. Кровь брызнула в черные чугунки. Унюхав ее, взволновались собаки, сидевшие поодаль.

– Есть тут верные люди?

– А для чего?

– Чтобы прикончить гада.

Скотокрад поскреб в затылке.

– Найдутся, – И бросил потроха собакам.

– Созвать можешь?

Скотокрад обтер о траву окровавленный нож.

– Куда?

– Куда хочешь, лишь бы ночью.

Скотокрад серьезно посмотрел на него.

– Ладно, созову.

Девять холмов, пятьдесят лугов, пять озер, четырнадцать ручьев, одиннадцать ущелий, три реки, таких многоводных и бурных, что они и зимой не замерзают, пять деревень и пять кладбищ одолела Ограда за две недели.

Выборные все собирались обсудить, что ж ей надо, а она пожирала пампу. Равнину сосали серые слухи. Путники, заночевавшие в Ранкасе, говорили, что не люди тянут проволоку, она возникает сразу в десяти деревнях и скоро вползет на улицы и даже в дома. Внезапно Ограда высунула голову всего в двадцати километрах, у Вилья-де-Паско. Фортунато бежал, бежал, бежал. В багряном облаке усталости он смутно видел испуганное лицо Адана Понсе и хмурые лбы тамошних мужчин. Вредоносная Ограда вползла и сюда. У Вилья-де-Паско дремлют два озера – Большой Янамате и Малый, где бывают лишь дикие утки. Между этими Янамате и ползет червь. Пастушата, хорошо изучившие его змеиную повадку, поспешили к Адану Понсе, старшине Вилья-де-Паско. Он бросил чинить ржавые ножницы и двинулся в путь с двадцатью людьми. Ограда тем временем пожирала пампу Буэнос-Айрес. Ночью она остановилась, а поутру вползла на холм Буэнависта и отгородила сорок хозяйств. Люди взвыли – они могли выйти из дому лишь вверх, в снежные горы. На третий день она поднялась по склону Пумпос и отрезала еще восемнадцать домов. Вечером приостановилась в пятнадцати километрах от своего истока, на скользких берегах реки Сан-Хуан. В засаду попало тридцать домов. Сан-Хуан рождается в вершинах Чауки и в верховьях кишит форелью, но тут, внизу, ее, к несчастью, нет, она мрет в отравленной воде. Здесь текут мертвые воды, но их зловоние не отпугнуло червя. Ограда переползла, через них и двинулась к Юраканче, самой захудалой' из здешних деревень. Когда сам Создатель тут был, он. не зашел в Юраканчу, если верить ее жителям, обиженным на то, что Христос выделил им землю, у которой одно богатство —.известь. Чтобы, скот не перемер, его гоняют с пастбища на пастбище. И вот в один прекрасный полдень сюда явился червь. Жители, дрожа от ужаса, вышли на него с лопатами и камнями.

Но метрах в двухстах он повернул, извернулся и, пренебрегши ими, уполз в пампу.

А в Ярусиакан он вполз. В деревне были лишь женщины и дети. Мужчины тут смелые, и они бы защитились, никогда бы не впустили червя. У них даже ружья охотничьи есть. Но, не ведая беды, мужчины пасли скот. Ведь до сих пор Ограда не вошла ни в одну деревню. Она жрала землю, жевала холмы, пила озера, но в деревни не входила. Однако, отвергнув несчастную Юраканчу, она нежданно-негаданно вползла через три часа на главную улицу Ярусиакана. Все работали, осталась одни женщины, которые и выскочили из домов, вереща и таращась. Самые храбрые схватили пращу и стали пускать камни в охрану. Бросались камнями и мальчишки, но пришельцы повернули коней так, что и стрелять не пришлось. Ограда поделила деревню надвое, уже нельзя было перейти улицу. В сером вечернем небе летали огромные ястребы. Ограда выползла с другого конца деревни и ушла в пампу.

Теперь в деревнях не спали. В тот вечер прибыла из Ранкаса последняя телега – то был продавец смоквы, уже три дня как застрявший в этих краях. Он сообщил: «Люди, Ограде нашей пампы мало. Она идет по всей земле. Целые округа жрет. В других деревнях нечего пить и есть. Дорога в Уануко перерезана, я сам видел. А торговец, которому я отдал смокву, когда она подгнила, сказал, что за Уаракой скопились сотни машин. Люди мрут, а товары гниют».