Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

У людей от этой ночи и силы слов священника кружилась голова. В туманной пелене над ними засияла Золотая рака. Все знали ее по паломническим листкам своих дедов, странствовавших в дальние края, они видели изображение чудотворной раки трех волхвов в Кельморайне, хотя на картинке она казалась не очень впечатляющей, черно-серой. А сейчас она была золотая, как и в действительности, и тысячи драгоценных камней сияли на ней; словно маленькая церковная базилика, поплыла она у них над головами и повисла в воздухе. Бог Отец при сотворении мира, окруженный ангелами, аллилуйя! Моисей на раке, выкованный из золота, со скрижалями десяти заповедей в руках; апостолы, пророки, евангелист Иоанн, царь Соломон – и все это воплощено в золоте и украшено драгоценными камнями, а внутри – мощи трех волхвов, кости тех, что шли за звездой и увидели новорожденного Спасителя. А в Аахене, как сказывали словенские паломники, чего только нет в Аахене! Свадебное одеяние Девы Марии из желтовато-белой шерсти, пелены из темно-желтой ткани, в которые был облечен в Святую ночь Младенец Иисус, плащаница, смоченная кровью Христа, аллилуйя, набедренная повязка, которой были препоясаны чресла Христа на кресте, когда его короновали, бичевали, распинали, креп, которым было обернуто тело Иоанна Крестителя после его обезглавливания, – четыре великие аахенские святыни, тысячу лет шествовавшие сюда из Константинополя. Кельморайн – на краю света, Аахен – еще дальше, а здесь перед их уже пробудившимися от дремоты, но все еще замутненными глазами плавала Золотая рака. И вместе с ней – неизвестные края, ширь и глубина пространства, которое они должны преодолеть, – не море, а землю с ее горами, лесами, долинами, селами и городами огромного континента, по которому они должны пройти. Золотая рака поплывет по небу перед ними, многие увидят ее между кронами дальних деревьев, между колокольнями дальних церквей, летящую над заснеженными горами и над равнинами неведомых стран.

И когда ночь уже стекала по склонам гор в долину, когда церковные окна украсил рассвет, когда серебряное лунное сияние уже сливалось с золотым сверканием солнца, в первых утренних лучах растаяла и трепетавшая над их головами Золотая рака – наступало утро. Тогда вдали загудела земля от топота многотысячных копыт огромного бесовского стада.

Несколько дней и ночей село и его округа утопали в сырости и темноте. В течение всех этих коротких дней и долгих ночей свет был подернут грязной завесой, завесой нечистого, беспокойного сна, в хлевах тревожно шевелилась скотина, и иногда скорее звякал, чем звонил колокол церкви святого Роха. Он посылал свой звон в наступившую ночь, всегда выходившую из недр земли, из ее растительности, откуда вечно вырастают тени. Тени эти на лесистых горных склонах сначала вытягиваются, становятся все длиннее, а потом темнеют, чернеют. Село, окруженное лесами и ночью, в пелене сырости, притаилось в ожидании, люди в нем не могли успокоиться под стучащим по крышам или немного стихающим дождем – крестьяне, которым уже несколько ночей подряд передавалась тревога животных, тревога стада.

Темная тишина омывала село на склоне горы, где спали, ворочаясь в постелях, встревоженные люди, подобно тому, как уже несколько ночей подряд беспокойно шевелилась и била копытами их скотина. Свиньи визжали, поросята плакали как младенцы, и это их ночное смятение было слышно как в долине, в усадьбе Добрава, так и у церкви святого Роха высоко на склоне. Каждый вечер Катарина, до того как утонуть в своем влажном сне, смотрела на темную горстку домов; каждую ночь село на склоне горы, скрываемое мраком и пеленой дождя, оставалось и в ее снах. Оставались и маленькие глазенки какого-то крестьянского домишки, где лечили беспокойных животных и где каждую ночь бывал ее отец, – только эти редкие огоньки еще мерцали на темном склоне. Все остальное скрывалось под завесой дождя, в непроглядной кромешной тьме.

Днем люди ходили закутанные, набросив что-нибудь на голову, испуганно поглядывали на небо, посылали в Любляну за лекарями, которые не появлялись, сыпали проклятиями, и им становилось все страшнее. Потому что в хлевах и в свинарниках в самом селе, за стенами их деревянных домов и в овечьих кошарах на полянах выше по склону горы – повсюду стада животных, которые всегда первыми что-то чуют, первыми что-то знают, посылали им незримые, непонятные, беспокойные сообщения. Топотание крупного рогатого скота, визг поросят и ночные стоны овец на горе над селом – все это людей в селе и в усадьбе Добрава, людей в ущельях Альп и на широких равнинах севера беспокоило уже несколько ночей, укорачивало их сон, наполняя его неведомыми предчувствиями и ночными видениями, видениями теней, устремляющихся с лесных опушек, из хлевов и свинарников сквозь стены в их сумбурные сны. И когда впервые среди ночи ударил колокол и звон пронесся сквозь сырость той ночи, люди поняли, что опасные вести из Истры истинны, так же истинны, как вся эта слякоть и тьма.

Прежде всего легион чертей заметили в Истре. Сейчас колокол зазвонил оттого, что не спавшие в эту ночь люди почувствовали их присутствие и здесь, над горой, наверху, где гора соприкасалась с темнотой туч. Еще раньше, много вечеров подряд, люди будто бы замечали их появление над Истрой и их дальнейший полет. Когда сплюснутые, прижатые к земле черные тучи опустились с небосвода почти до земной поверхности, между их мраком и темнотой земли проглянул узкий краешек заходящего солнца, или, может быть, это был идущий из-под земли огонь; день еще не кончился, ночь еще не наступила, и именно тогда люди увидели, как бесы выходят через открывшуюся между землей и небом щель. Был приоткрыт мир преисподней, из этого отверстия они и вышли. Никто не знал, из какой дали и глубины явился этот легион. Говорили, что, вынырнув из ярко полыхающей пасти, они летели низко над морской гладью, под темными тучами, мимо пустынных скалистых берегов, мимо каменных домов, устремляясь в глубь страны, в альпийские долины и на равнины севера. Рассказывали, что из светлых южных краев они спешили в северную ночь, где должны быть рассеяны. Новость из Истры распространялась в горных селениях шепотом, с колокольным звоном, теперь колокол бил потому, что они появились и здесь. Там, в Истре, были каменные дома и оливковые деревья, там был свет – отблески, отраженные морским зеркалом, озаряли всю землю; здесь были источающие влагу горные склоны, покрытые лесной чащобой, здесь была черпая ночь, тревожная тишина предчувствий – ночь и тишина, в которой слышалось только, как в свинарниках топотали и метались их обитатели. В окне горел свет, в стол был глубоко воткнут нож.

В стол был глубоко воткнут нож – это предводитель паломников Михаэл вогнал его туда, между стаканами с водкой, и ручка ножа, освещенная масляным светильником, угрожающе задрожала, так что тень ее, скользнув по лужицам пролитого питья, врезалась в оробевшие души пьяных крестьян. Тень ножа затрепетала на стене и почерневшем потолке, защищавшем их всех этой ночью от всемирной пустоты мрака, сквозь который пролетали демоны, садившиеся на крыши домов в селе и поднимавшиеся сквозь зеленую пелену дождя к колокольне церкви святого Роха, откуда, испуганные звоном колокола, дрожанием освященного воздуха и дождем, мокрые, круто спускались вниз, обратно в лес, в свинарники, на крыши сельских домов. Люди жались друг к другу у стола под черным потолком, уже с раннего вечера заливая водкой свой страх; они пригласили к столу управляющего поместьем в долине вдовца Полянеца, чья до сих пор незамужняя дочь по имени Катарина всем им являлась во сне, так что они просыпались и потом, не смыкая глаз, лежали рядом со своими женами до рассвета, глядя в потолок, па котором мысленно рисовали ее бедра, грудь, длинные темно-каштановые волосы – здоровые, блестящие волосы, в то время как поблизости шевелилась хворая скотина, ударяясь о стены, за которыми стояли их кровати. Они усадили за стол Полянеца из усадьбы и крестьянского предводителя паломников Михаэла, торговца из города, приносившего им лекарства для скота, потому что скот с каждой ночью вел себя все более странно: коровы не переступали, как обычно, с ноги на ногу, покачивая тяжелыми боками и мордами, не терлись о стены, что раньше каждую ночь успокаивало их и будило поутру, крупные животные громко топали копытами, свиньи в свинарнике ночью визжали и плакали как малые дети, овцы над деревней, в кошарах, стонали, происходило что-то неладное – видно, прибыли сюда злые духи. Сначала еще люди думали, что это болезнь, смазывали поросятам ноги и копыта дрожжами с водкой, в пойло им подливали раствор горькой соли, варили для них высушенную пижму и дубовую кору; коровам давали сухой щавель, вымя мазали мягкой глиной, варили в уксусе полынь и протирали этим отваром завшивевшие места у скотины, давали ей высушенную арнику, в копыта вдавливали лук и чеснок, испробовали все, чему они научились в течение столетий общения со своей скотиной, в конце концов стали отрезать поросятам хвосты и уши, чтобы вытекала оттуда дурная кровь – ничто не помогало, свиньи плакали человеческими голосами, коровы от страха стучали копытами и бились о стены хлева, люди ночей не спали, глядя в черный потолок, а вокруг была нескончаемая пустота ночи, в которой творилось что-то непостижимое. Ничто не помогало, в горные края из Истры явились бесы, сейчас они здесь, в селе, лепятся к склонам большой горы, к ее скалам, летают вокруг церковной колокольни, проникают к скотине в свинарники и, может быть, они уже здесь, среди них.