Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

Супериором в Санта-Ане был Иносенц Эрберг из Любляны, в хрониках он был записан как Хервер, в миссионах знали также Адама Хорвата, родом он был из Семича у хорватской границы, но здесь это никого не интересовало: кто отказался от отца и матери, от всей кровной родни, тот с еще большей легкостью откажется и от своей родины. Отцы Иносенс и Симон знали: их родина – орден и эта обширная страна, их братья и дети – индейцы гуарани. С первого же мгновения, когда Симон Ловренц прибыл туда, он знал, что парагвайские земли – это свободное государство воинов Иисуса, подвластное испанскому королю только на бумаге, и если кому оно подчиняется, то лишь своему генералу и Папе в Риме, мистическому телу ордена, единому в органичном стремлении к Всевышнему. Но знал он и то, что генерал и Папа находятся далеко по ту сторону лесов и морей, что они просыпаются под звон колоколов собора Святого Петра в Вечном городе, а здесь бьет барабан, и люблянский снег можно увидеть еще только во сне.

Пусть себе скульпторы и строители, возводящие к Троице арку в Санта-Ане, спокойно продолжают свою работу, пусть воины Карденал, Cené и Клюгер испытывают свою пушку, которая всем понадобится, и от траекторий, по которым полетят снаряды, будет очень многое зависеть, а только супериор Иносенс Хервер и патер Симон сейчас продолжают свой путь, они сели на грузных лошадей-тяжеловозов и медленно покачиваются в седлах на лесной дороге, которая скоро приведет их к виднеющейся вдали реке. – Мне нужно немного покоя, – говорит отец Иносенс, – в поселке так суматошно, всегда случается что-нибудь важное, человек мог подумать, что найдет в миссионах покой, вы ведь тоже так думали, патер Симон Ловренц, и я предполагал, что буду тут много читать и многих крестить, но что окажусь во главе некоего маленького государства, такого я не мог себе представить. – Если сказать откровенно, – ответил Симон и прикрыл глаза, ослепленный блеском поверхности реки, – я предполагал, что здесь более дико, но, приехав сюда, увидел, что гуарани все работы производят сами, такого я действительно не ожидал. – Кто этого ожидал, – проговорил Хервер, – никто, кроме Него, знавшего, что произойдет. – Супериор мог бы процитировать «Духовные упражнения» Игнатия, мог бы сказать, что подобно тому, как предстоятель ордена не имеет права встать между Богом и иезуитом, так, соответственно, и иезуит не должен вставать между Богом и индейцем, чтобы Создатель мог непосредственно иметь дело со своим творением, то есть с индейцем, а творение – со своим Создателем и Господом. Он мог бы сказать и многое другое, что обосновывает мудрое присутствие иезуитов в этой стране, мог бы процитировать книги, которые уже давно без всякого опасения читались В библиотеках миссионов – «Государство» Платона, «Новую Атлантиду» Бэкона, – еще многое было известно иезуитам прежде, чем они создали хозяйства по тщательно обдуманному плану, с их внутренней организацией; не только Священное Писание и евангельские предания навели их на мысль о совместной собственности, о наделах, принадлежащих отдельным семьям, об избранных представителях и, конечно, о духовном руководстве, пастырстве ордена, исходящем из природы его мистического единства, над которым витает воинская мудрость и опыт святого Игнатия, и все осеняется Святым Духом, а тот в большей или меньшей степени присутствует в нас, как и summum bonum. [53]Но супериор Иносенс Хервер ничего подобного не сказал, это были мысли, которые могли бы предназначаться послушнику или какому-нибудь посетителю, а никак не сформировавшемуся схоластику, каким был патер Симон – схоластик и крестьянин с засученными рукавами, и то и другое одновременно, обо всем этом он уже передумал и сейчас молча ехал, погруженный в себя и свои заботы. Вдали слышалось пение, женщины собирали хербалес, [54]это удивительное растение, которое уже везде называли иезуитским чаем, хербалес матэ; мужчины обрубали кроны деревьев – так подрезают их каждый второй год, женщины обрывали веточки и складывали их в большие корзины, которые грузились на подводы. Красиво поют, – подумал супериор, – поют женщины, а мужчины – работящие, старательные, одно нехорошо: у некоторых до сих пор по несколько жен, – как нам вытащить их из греха, – сказал он, – что вы об этом думаете, патер Симон, правильно ли, что мы закрываем на это глаза? Правильно, – ответил он сам себе, – дети их уже понимают, что только двое, только мужчина и женщина в вечной верности друг другу – это по воле Божией, у молодых более светлые головы, они больше работают, больше поют, больше тренируются с оружием – больше дела, меньше этой плотской неразберихи. – Они спешились и некоторое время шли вдоль реки, но тростники становились все гуще, ветки прибрежных кустов хлестали по лошадям и по ним самим, поэтому они привязали лошадей и продолжили путь пешком. – Вы слышали это пение, – сказал патер Иносенс Хервер, – слушая его, я просто счастлив, мне показалось, что это какая-то песня о Деве Марии, немыслимо, как хорошо действует музыка, евангелизация и цивилизация – это одно и то же, патер Симон, это единое понятие, ничего другого и не надо было делать, как только собрать людей в наши хозяйства и предоставить Евангелию действовать самому, кроме того, действуют и ремесла, и животноводство, а больше всего музыка, даже больше, чем проповедь. Понимаете? – Понимаю, – сказал Симон, – fides implicita здесь превращается в fides explicita, [55]это наша работа. – Вы хорошо сказали, – ответил супериор Иносенс Хервер. – Мне не нужно похвал, – возразил Симон. – Вы хорошо подготовлены, – проговорил супериор. – Это похвала им, дому ордена в Любляне, – улыбнулся Симон, – их можете похвалить, – и оба рассмеялись, хотя оба знали: никого нельзя хвалить при жизни.

В воскресенье все будет торжественно, а в понедельник – по-деловому напряженно, в понедельник они услышат от провинциала, почитаемого Хосе Барреды, о многих напастях, нависших над миссионами. Нужно подумать, что же делать, неужели и вправду готовиться к вооруженному сопротивлению? Способны ли мы воевать? Генерал Ретц в Риме еще не принял решения, и при дворе в Испании подумывают, правильно ли они поступили, подписав мадридские соглашения о разделе Индий. Судьба миссионов повисла в воздухе, супериору Иносенсу Херверу уже видятся будущие заботы, но он об этом не желает говорить, хотя именно с этой целью он и отправился с патером Симоном к реке, но говорить об этом слишком тяжело, и он с большей охотой рассуждает о внебрачных отношениях, в каких масштабах их можно у индейцев допустить – доминиканцы укоротили бы его на голову за такие размышления.

Индейцы гуарани тоже готовятся к воскресному торжеству, будто в первую очередь не над их головами нависает португальский меч, и им хорошо известно, что старые угрозы ужесточились, обрели наиболее реальный и опасный характер за все время их совместного проживания со святыми отцами. Индейцы что-то чувствуют, что-то знают, ведь отцы озабоченно собираются в своем доме, и масляные светильники горят до поздней ночи, они видели даже, что патеры молятся вместе, хотя это вовсе не иезуитское обыкновение, обычно отцы молятся каждый сам по себе – в одиночестве или в присутствии других, в дороге или в своей комнате, а теперь они молятся вместе и много разговаривают. Гонцы с письмами приезжают и быстрой рысью уезжают обратно. И не всем отцам ясно, что же происходит, ширятся слухи, что ордену грозит опасность не только в Индиях, не только под испанской короной и не только в Португалии, где его при дворе просто ненавидят и где доминиканская инквизиция готовится с ним разделаться, орден в опасности везде – от Китая до Марокко, от Испании до Австрии, против него действуют монархи и князья, денежные воротилы и земельные магнаты, у которых разгорелся аппетит на земли миссионов в Индиях и на христианские души, чтобы превратить их в рабскую рабочую силу, против ордена орудуют также епископы, прелаты и кардиналы, постоянно болеющий папа Бенедикт XIV с трудом противостоит требованиям распустить орден – самый любимый орден всех пап, самый успешный орден всех времен, – прекратить его деятельность, распустить, разогнать рыцарей христианства, смиренных, всей душой беспредельно преданных воинов; какое неслыханное безумие воцарилось в головах наших главных противников, святой Игнатий, что уже на небесах, этого не допустит.