Поппи Адамс - Мотылек

– Вы уверены?

Я смотрю на свои электронные часы: они показывают двенадцать минут пятого.

– Я имел в виду, что вы опоздали, и миссис Тернер решила, что с вами что-то случилось. Я так и сказал ей, что вы, по всей видимости, просто забыли о приглашении, но она была иного мнения: настаивала, что я должен лично все проверить. – Он качает головой с таким видом, что сразу становится ясно: ему часто приходится улаживать разногласия престарелых, вызванные опозданием на чай. – Да вы наверняка и сами знаете этих пенсионеров. Ей просто не хотелось идти сюда самой.

Он замолкает, видимо, ожидая, что я ему что-то отвечу. Я молчу, и он, словно извиняясь, продолжает:

– Она заставила меня дать обещание, что я заеду сюда и проверю, все ли в порядке.

Я все так же молчу.

– Что ж, по пути назад я заеду к миссис Тернер и скажу ей, что все в порядке, – вы не против? Хотите, я передам ей, что вы зайдете позже, – или нет?

Я киваю. Констебль смеется:

– Это означает «да» или «нет»?

Я киваю опять.

– Что ж, тогда… – Полицейский заносит одну ногу в машину, уже собираясь сесть за руль, но потом поднимает глаза на возвышающийся над нами дом, башенки и горгулий, которые словно бы не дают кирпичам рассыпаться.

– Отличное место, – говорит он. – Очаровательное. Мне кажется, что по его телу пробегает дрожь.

– Всего хорошего, мадам.

– Так который, вы говорите, сейчас час? – спрашиваю я, совсем забыв, что еще минуту назад мне хотелось, чтобы он как можно быстрее убрался отсюда, что на втором этаже лежит мертвая – вернее, убитая – Вивьен.

Констебль смотрит на часы:

– Сейчас чуть больше семи.

– Правда? – Я не в состоянии скрыть свое изумление. – А я думала, что сейчас двенадцать минут пятого.

Полисмен смеется так, словно я удачно пошутила, я же столь потрясена, что у меня даже пропал дар речи, а мысли путаются.

– Ну, все понятно, – произносит он с таким видом, словно раскрыл сложное дело. – Это объясняет всю путаницу…

Но я его не слушаю – я в ужасе. Верхушки лип, выстроившихся вдоль подъездной дорожки, раскачиваются… Я думала, что часы опаздывают самое большее на одиннадцать минут – но на три часа?! Я наблюдаю за тем, как шевелятся полные влажные губы полицейского, складываясь в большие продолговатые овалы и открывая розовые десны внутри. Весь мир кажется мне каким-то ненастоящим, на меня накатывает головокружение. У лип такой вид, словно они собираются перевернуться вверх тормашками.

И на этом все.

На меня сверху вниз смотрят два человека. В одном из них я узнаю констебля Болта, а другой, незнакомый, светит мне в лицо карманным фонариком. В затылке у меня пульсирует резкая боль. Я слышу женский голос, а также еще какие-то голоса, звучащие за дверью. Я лежу на своей кровати. Ко мне разом возвращается память о том, что произошло. Я стояла на дорожке, констебль Болт сказал мне, который час, а потом я, должно быть, потеряла сознание. Я даже не представляю, сколько времени прошло с тех пор.

До меня доносится мягкий голос:

– Мисс Стоун? Вы меня слышите? Я констебль Болт.

Я поднимаю на него глаза.

– Вы мисс Вирджиния Стоун?

Я киваю.

– Да, а я и не понял, что вы та самая сестра, – говорит он.

– Который час? – спрашиваю я.

– Постарайтесь расслабиться и говорить поменьше.

– Который час? – вновь спрашиваю я.

– Все хорошо. Я доктор, с вами все будет хорошо, -

отвечает он громким голосом, словно разговаривает с глухой. Это просто невыносимо!

– Доктор, пожалуйста, скажите мне, который сейчас час, – умоляю я, но собственный голос кажется мне чужим: он какой-то слишком напряженный и исходит словно не из моего горла. Чтобы побороть разочарование, я вынуждена зажмуриться.

– Сейчас около восьми, – даже не взглянув на часы, небрежно отвечает доктор.

В отчаянии я перевожу взгляд на констебля Болта – быть может, хоть он меня поймет?

– Констебль, пожалуйста, скажите мне точное время. Мне надо знать! – прошу я его.

Он довольно долго рассматривает свои часы и наконец отвечает:

– Десять минут девятого.

Я ловлю себя на том, что, сама того не зная, напрягала шею – но теперь я могу опуститься на подушку и расслабиться.

Проходит пятнадцать минут. Я сижу на своей постели. На тумбочке исходит паром чашка чая. Мне хочется чаю, но я не могу заставить себя взять его – ведь это не я его приготовила. Кроме того, в нем слишком много молока. Со мной в комнате другой, совсем пожилой полисмен; он стоит рядом с кроватью.

– Не хотите чаю? – спрашивает он, жестом указав на чашку.

– Нет, спасибо.

– Я инспектор Пигготт.

Затем инспектор Пигготт, не сказав ни слова, идет в ванную и спустя пятнадцать секунд возвращается обратно (пока его нет, я смотрю на часы на тумбочке). В руках у него стакан воды.

– Выпейте это, – велит он. – Вы почувствуете себя намного лучше.

– А что это?

Я заглядываю в стакан – он напоминает мне, что лишь сегодня утром я то же самое говорила Вивьен. Бог ты мой, я совсем забыла! Вивьен!

– Вода, – отвечает он.

О господи! Знает ли он о Вивьен? Учуял ли он ее запах?

Сделав глоток, я возвращаю стакан инспектору.

– Думаю, вы поймете то, что я собираюсь вам сообщить, – громко и четко произносит он. – Мне очень жаль. Я получил весьма тревожные известия.

Он ставит стакан на тумбочку.

Как вы можете догадаться, за последнее время я получила слишком много тревожных известий, и к новым я не готова. На меня вновь накатывает слабость, а сердце болезненно щемит. Это ожидание нестерпимо.

– Ваша сестра Вивьен умерла.

Так вот оно что? Меня охватывает благодарность – новость, которую сообщил инспектор Пигготт, ничуть не тревожная.

– О боже, – выдавливаю я из себя ответ, ведь он внимательно смотрит на меня, дожидаясь моей реакции.

– Да, и похоже, это произошло уже несколько часов назад, – громко, с расстановкой продолжает он, после чего словно невзначай спрашивает: – Вы видели ее этим утром?

– Да, – отвечаю я, затем поправляюсь. – Вообще-то нет.

Потом, еще через несколько секунд, я добавляю:

– По правде говоря, я совсем запуталась.

Я пытаюсь ответить так, как лучше, а не так, как было на самом деле.

– Не беспокойтесь, миссис Стоун. Вы слегка ударились головой, и думаю, вскоре все разъяснится. Сейчас мы увозим ее, нам надо будет установить конкретную причину смерти, – говорит он, присаживаясь на край кровати.

Он как будто собирается рассказать мне длинную сказку на ночь. В лицо мне бросается кровь, и я ничего не могу с этим поделать. Я не привыкла к тому, чтобы на мою кровать садились чужаки.

– Была ли она больна и принимала ли какие-либо лекарства? – спрашивает он.

– Я об этом ничего не знаю.

Констебль Болт и доктор выходят из комнаты, а инспектор Пигготт остается сидеть. Когда за ними закрывается дверь, он тяжело вздыхает и потирает бровь кончиком пальца, словно пытаясь стереть морщины, которые вокруг нее сформировались.