Катрин Лове - Потешный русский роман

Жонас совсем не похож на своего отца Гонзага. Возможно, он пошел в мать, как там бишь ее звали, кажется, Флора. Тыщу лет ее не видела. Достаточно взглянуть на Жонаса сегодняшнего, чтобы понять, как неумолимо время, когда-то этот молодой человек был грудничком, которого я наверняка качала на руках. Интересно, успела я подарить мальчику пожарную машину, пока в этом еще был смысл? Или, скажем, книгу о пожарных лестницах?

Я пригласила Жонаса на кухню, выбирай стул, да, садись, где хочешь, и едва удержалась от вопроса о пожарной машине. Неуместное любопытство, сентиментальная потребность услышать в ответ, что он ее сохранил – ну конечно, а как же иначе, такая красивая игрушка! – и поверить, что сегодняшние дети не отличаются от вчерашних, какое счастье, ничего не изменилось, совсем ничего, разве что две или три небольшие детали. Я промолчала. Посмотрела на него и поняла, что мы не станем говорить о его детстве. В возрасте Жонаса главное место отведено будущему, в основном – ближайшему. Я прочла это по его глазам и не до конца оформившимся чертам лица. Жонас заговорил прежде, чем я успела сесть.

– Вот о чем я подумал. Поскольку ты скоро уедешь в Россию, я мог бы обосноваться здесь. Пожить у тебя. Возьму на себя все хлопоты. Если я буду тут, твою квартиру не обворуют. Я позабочусь о животных и цветах. Это практично. Для тебя, пока ты будешь в Сибири. Ну, и для меня тоже.

– Неужели?

– Да.

– Понятно.

– Да.

Жонас больше не хрипит. Неужели голос мог сломаться всего за несколько недель? Или это действие особых, неизвестных мне гормонов, которые «охри-пляют» голоса молодых мужчин только в определенное время суток? Хорошо бы, мой собеседник произнес еще несколько фраз, тогда я смогу проверить свою гипотезу, но он задает короткий вопрос: – Так ты согласна?

Нужно было отвечать. Неожиданное предложение мне понравилось. Я находила его тем более оригинальным, что сама никогда бы о таком не подумала. Но запретила себе высказываться на эту тему. Меня сдерживала мысль об отсутствии опыта общения с молодыми людьми и полном непонимании проблем воспитания. Кроме того, на расстоянии вытянутой руки от моего стула стоял мой призрачный двойник, он смотрел на нас с Жонасом и цедил сквозь зубы будь осторожна, осторожна, ты ничего в этом не понимаешь, бедная моя старушка, смотри не вляпайся, может, этот парень в бегах, замешан в темных делишках, может, он балуется членовредительством или пытался покончить с собой, может… Господь свидетель, за свою жизнь я видела множество страшных фотографий и слышала не меньше трагических историй. В этом возрасте все взрывоопасно и крайне деликатно. Это известно даже таким, как я, подкованным теоретически, но никак не практически. Я способна очень точно и подробно описать, как скрытый семейный конфликт переходит сначала в острую фазу, потом достигает крайней стадии и в конечном итоге становится неуправляемым. И очень этим горжусь. О семейных отношениях я знаю бессчетное количество вещей, применимых к любой конфигурации, например, к структуре смешанной семьи Гонзаг-Софи-Жонас. Плюс сука Амираль, куда же без нее, собак и кошек тоже следует принимать в расчет – больше, чем рыбок и хомячков. Я всегда подозревала, что эти знания необходимы, а с момента прихода Жонаса еще лучше понимаю, насколько полезны все эти знания, почерпнутые из газет, журналов, телепередач, услышанные от подруг – матерей и бабушек, все эти реалии вошли в мою жизнь и угнездились у меня в голове посредством чтения и просмотров. Иными словами, я стала всезнайкой, хоть и не таскала годами тяжелых сумок, не занималась стиркой, не ходила по магазинам и не участвовала в бесконечных семейных сценах. Это отличная новость как таковая. Мне также известно – опять-таки из репортажей и теленовостей, что мрачные мысли, появляющиеся из-за ничтожных пустяков, часто доводят многообещающих молодых людей до самоубийства. Всегда нужно об этом помнить. Значит, Жонас мог совершенно сознательно выбрать меня, заменить мною надоевшую мать или оплачивающего все счета отца, двух безусловно достойных, но совершенно ничего не понимающих в его проблемах людей.

Итак, вчера вечером я пробиралась по заминированной территории под взглядами моего брюзжащего двойника и ожидающего ответа Жонаса. К счастью, я понимала, что имею дело с неординарным молодым человеком. Достаточно было сравнить Жонаса с любым другим представителем его поколения, чтобы понять: заурядные личности не способны найти корень слова «олигархия», даже если ужасно хотят поразить воображение аудитории. Большинство из них не станут писать диссертацию об обществе потребления, виртуальных моделях, неизбежных провалах, автор Жонас Шумпетер, весна-лето 2010. Но могу ли я быть уверена, что этот неординарный мальчик вознамерился поселиться у меня не потому, что столкнул с лестницы мачеху или назвал отца законченным идиотом? И не потому, что его пугает собственное будущее и он из-за этого втихаря режет себе вены?

Разве можно быть хоть в чем-то уверенной, когда такой вот Жонас смотрит на вас снизу вверх на вашей собственной кухне?

Чтобы ответить на вопрос, я попыталась для начала обрисовать ему контуры своей реальности. Заверила, что меня никогда не грабили, никогда, даже замок не взламывали и даже дверь не уродовали. Невероятное везение, не правда ли? Затем, не вдаваясь в лишние детали, описала свое одиночество, нет, скорее душевное равновесие, что, по-моему мнению, исключало – дефакто – соседство с любым существом в пухе, перьях, шерсти и чешуе, как и с любым растением, размер значения не имеет. Разве мой гость видел здесь хоть намек на кота или самый крошечный зеленый росток? Он вообще огляделся вокруг, когда пришел?

– А кактусы?

– Кактусы коллекционирует Ясмина. Ты никогда у нее не был?

Жонас откинул голову. Распрямил плечи. Согнул ноги в коленях. Встал, сделал несколько шагов по квартире.

– Здесь мало мебели, – заметил он.

– Да, – согласилась я.

– Мне очень нравится, – продолжил он.

– Правда?

– Да.

– Да, – повторил он, – здесь можно сосредоточиться. Я должен сосредоточиться. Работать. Двигаться вперед.

– Понимаю, – ответила я.

Я собиралась сказать совсем другое. На самом деле, у меня с языка едва не сорвалось «в твоем возрасте!». Но я удержалась. Я знаю, что в восемнадцать хочется жить, веселиться, выкладываться по полной, не то что в сорок. В сорок притворяешься, будто забыл, что в восемнадцать для человека нет ничего важнее будущего и он помнит об этом и днем, и ночью, и несет тяжкий груз этого знания и днем, и ночью. А взрослые еще удивляются и не понимают, почему во всем мире так высок процент самоубийств среди ровесников Жонаса. Да, мы удивляемся, что еще нам остается.

Я спросила Жонаса, как поживает его будущая диссертация. Знаю, что никто никогда его об этом не спрашивает. Он ответил, что много размышляет, читает, но работать по-настоящему пока не начал.

Читать дальше