Крис Клив - Золото

– Что?

– Я беременна. Никто не знает.

– Никто?

– Ага, никто.

– Ух ты. То есть… здорово.

– Все нормально. То есть чепуха. Мне нужно избавиться от этого, верно?

Кейт растерянно заморгала.

– О боже…

Зоя облизнула пересохшие губы.

– Понимаю, – произнесла она надтреснутым голосом. – Но придется. Ведь у меня впереди Афины. Так что не будет… ну, ты понимаешь… ребенка .

Кейт молчала.

– Кейт?

У Кейт задрожали губы. Зоя не сразу поняла, что она пытается не расплакаться. «Интересно, ей-то с какой стати плакать, – разозлилась Зоя. – Это ведь не ее жизнь разлетается в клочья?»

– В чем дело? – сердито спросила она. – У меня нет выбора , ясно?

– Зоя, пожалуйста…

– Совсем нет выбора. Так что не нагружай меня чувством вины.

Покрасневшие от слез глаза Кейт встретились с глазами Зои.

– Ребенок от Джека? – тихо спросила Кейт.

Зоя поняла смысл вопроса только через несколько секунд. Она не думала о том, чей ребенок. Она думала только о том, как поскорее от него избавиться. А когда прозвучал вопрос Кейт, шок оказался настолько силен, что Зоя не смогла ответить «нет».

Кейт смотрела на нее с нескрываемой тоской.

– Я знала: что-то произошло, – наконец выговорила она. – Он был такой тихий – тогда, в тренировочном лагере…

Зоя встала, вышла из номера и потом долго гуляла по улицам Штутгарта. Так, посчитаем… Математика очень проста. Она не спала ни с кем после той ночи, и до того у нее не было никого целый месяц. Выводов, значит, два: это ребенок от Джека, и та ночь что-то для нее значила. Этой ночи хватило на то, чтобы изменилась вся схема ее привычного поведения. Не только в глубинах тела, но и в эмоциях все изменилось, и каким-то образом она должна избавиться и от того и от другого.

В самолете на обратном пути до Лондона она чувствовала себя прескверно. Уснуть не удавалось. Закутавшись в плед, она сидела, прижав колени к груди, на три ряда позади Кейт и Джека. Через полчаса после взлета встала и направилась к ним. Том на нее злился; Кейт и Джек от нее отстранились; ей не с кем было поговорить о предстоящем жутком выборе.

В первое мгновение они подумали, что подошла стюардесса, готовая предложить кофе или чай, и повернули головы с вежливыми улыбками. Но это была Зоя. Джек явно смутился, а Кейт растерялась.

– Простите, – пробормотала Зоя и торопливо вернулась на свое место.

В Хитроу ее поджидали фотографы. Она миновала зону таможенного досмотра в галактике фотовспышек. Похоже, кто-то получил взятку. Кто-то из германской клиники проболтался. Репортер самой крупной британской воскресной газеты прокричал из толпы:

– Зоя! Зоя! Вы сохраните ребенка или поедете на Олимпиаду?

Вопрос прозвучал публично, и теперь выбор был не за ней. Сотни ярких огней высветили ответ на ее белом, застывшем лице.

После ужина, когда Софи легла спать, Кейт сложила тарелки и чашки в раковину и залила водой. На подоконнике над раковиной стоял стакан из нержавейки, а в нем – щетки для мытья посуды. Рядом расположился серебряный призовой кубок, в который Джек по утрам укладывал шестнадцать капсул – лекарства Софи. Сейчас кубок был пуст.

– Это всего-навсего Олимпиада, – сказала Кейт. – Я могла бы ее запросто пропустить. Больше бы времени уделила Софи.

В глазах Джека полыхнул плохо скрываемый страх.

– Даже не говори об этом. Ты сразишься с Зоей за место в команде, ты победишь и поедешь в Лондон. Сегодня вы пришли к финишу нос к носу.

Кейт стояла и смотрела в окно.

– Я боюсь с ней сражаться. Она становится все более нестабильной. Кажется, она проигрывает.

– Ты не о ней думай. Подумай лучше о том, что будет с Софи, если ты откажешься от борьбы. И каково будет тебе.

– А ты? Каково будет тебе?

– Если ты откажешься?

Нелегко было ответить на этот вопрос.

– Тогда я откажусь тоже, – нахмурившись, сказал Джек. Кейт кивнула. Она поверила словам Джека, но не верила, что он действительно так поступит.

Она включила холодную воду и стала отмывать форму для запеканки. Может быть, к тридцати двум годам все так и должно быть? Жизнь должна складываться не из побед и поражений на треке, а из элементарного быта: брошенных в корзину для грязного белья тренировочных костюмов, трех простых белых тарелок с остатками макаронной запеканки, отмокающих в раковине, где гель растворяет упрямый жир.

– Мне нужно немного подумать, – решила Кейт.

– О господи, – простонал Джек, обхватив руками голову. – О чем тут думать?

И он был прав. Кейт сама страшилась собственных слов. На стене с пробковыми панелями, напротив окна, висели рисунки Софи – от самых ранних до теперешних. Улыбающиеся солнышки и космические корабли. Рядом – отпечатки ступней, вымазанных желтой гуашью и похожих на лепестки подсолнуха. Кейт вспомнила, как придерживала худенькую лодыжку Софи, когда она топала по бумаге. Другой рукой прижимала дочку к себе: Софи еще не умела ходить. Крепкий стебель и широкие листья подсолнуха Кейт нарисовала сама зеленым восковым мелком – Джек тогда как раз летел в Афины.

– Ты только представь себе, – продолжал Джек, – чем ты будешь заниматься, если откажешься?

Кейт махнула рукой и поморщилась от боли: натянулась кожа в месте татуировки.

– Есть ведь другие способы заработать на жизнь, – защищалась она. – Если только нам не врут, существует много всякой работы и много разных профессий на белом свете.

Джек провел кончиками пальцев по щеке Кейт.

– Не существует – после того, как услышишь рев толпы на трибунах.

Кейт мягко отвела его руку в сторону. Ее, если честно, гомон толпы зачастую пугал. Конечно, от него вспыхивал адреналин, но в самой сердцевине этого гвалта таилось безмолвие. У толпы был тридцатиминутный перерыв на ланч. Толпа курила возле офиса под дождем и бросала окурки в урну, висевшую на стене, как велели разосланные по электронной почте инструкции. Толпой был бы Джек, если бы его отец не вытолкнул сына из уютной ниши. Толпой была бы она, если бы отец не отвел ее на велосипедные гонки в шестилетнем возрасте. Сквозь тонкую разделительную перегородку рев толпы легко преодолевал пространство и преследовал Кейт.

Она поежилась. За окном темно, в раковине посуда, в корзине – грязные вещи. В оранжевом сиянии фонарей отчетливо видны очертания крыш. Из окон соседнего дома льется теплый надежный свет, к нему примешивается голубоватое мерцание телевизора. Пузырьки геля в раковине становились все мельче.

Том всегда предупреждал: «В один прекрасный день – раньше, чем вы думаете, – ваша спортивная жизнь закончится».

В раковине неслышно лопались мыльные пузыри.