Глеб Кащеев - Боги, которые играют в игры

Найти массы людей в горе и отчаянии на Земле, оказалось не так уж и сложно. И превратить их отчаяние в надежду, с помощью Астарты – еще проще.

Теперь я не антитело к вирусу зла. Теперь я сам стал вирусом, но с противоположным знаком. По оценке Астарты, критическая масса людей, принявших ее, людей, постепенно очищающихся от ненависти, зла и отчаяния, накопится уже примерно через год, и тогда Землю ждет революционный скачок, а я получу моральное право вернуться к той, с которой постоянно общаюсь, невзирая на миллионы километров между нами.

Я ужасно не любил этот уже набивший оскомину штамп «Ему казалось, что жизнь проходит мимо него». Уверен, что тот, кто вставляет подобные строки в свои книги, внутри себя совершенно уверен, что мимо него-то уж точно никакая жизнь, как раз, не проходит. Если бы он действительно попытался ощутить состояние своего героя, то никогда бы не написал подобной ерунды. Герои дешевых романов, в чьи уста обычно вкладывается эта фраза, на самом деле, чувствуют совсем иное. Уж я-то знаю. Тебе не кажется, что жизнь проходит мимо – она вообще где угодно, но не здесь, не вокруг тебя. Ты словно муха, попавшая в клейстер – можно шевелиться и трепыхаться, но в непродолжительный период до твоей кончины тебя все равно будет окружать все та же липучая гадость, из которой нет шансов вырваться. Эта липкая белесая мерзость – отныне весь твой мир, вся твоя вселенная, а настоящая жизнь – где-то в другой вселенной. Чем больше ты шевелишься, тем глубже увязаешь в этой липкости, как в трясине.

Когда ты еще молод, то, кажется, что это только пока, на время, что ты только разочек окунешься в «нормальную» жизнь, а потом-то уж точно переделаешь ее во что-то уникальное, чему все остальные смогут только завидовать. Чуть позже становится понятно, что вот только тогда-то, в юности, ты и мог вырваться, когда только коснулся этой трясины. Когда еще нет привычной работы, окружения, кредитов и обещаний. С тех пор, чем больше ты погружался в жизнь, тем крепче влипал.

Да, я много раз слышал про кризис среднего возраста, но как назвать то ощущение, которое накатывает в 19 лет и не проходит в течение всей жизни? Причем тут средний возраст?

Я много читал в детстве. Всегда в прочитанных мной книгах, герои, к которым вообще хоть как-то применимо это слово, в своих приключениях посещали множество земель, городов, встречали на своем пути уйму интересных людей. Достаточно рано я ясно осознал, что в этих книгах я был бы не более чем неизвестным крестьянином, из безымянной деревни, которого чуть было не сшибла по пути лошадь главного героя. Человеку типа меня в романах уделялось не более одной строчки. Хоть один автор задумывался, каково живется вот таким, даже не второстепенным, а просто фоновым, персонажам?

Я хожу ежедневно на работу, выбираюсь иногда на выходные в кино или на тусовки с друзьями, и прекрасно понимаю, что именно так и будет протекать моя жизнь в ближайшие лет пятьдесят, аккурат до собственных поминок. Я никогда не был за пределами своего города, не считая шашлыков в ближайшем к городу лесу, и, тем более, никогда не был за границей, но понимаю, что даже если выбью из начальства долгожданный отпуск и накоплю денег, то тривиальная поездка в Турцию в качестве объекта, тщательно опекаемого туроператором, ничуть не изменит ни мой кругозор, ни мою жизнь.

Я даже загранпаспорт сделал когда-то, но так и не решился поехать. Для собственного успокоения я ношу его с собой, надеясь, что может быть когда-нибудь…, хотя мозгами понимаю, что никогда. Примерно из тех же предпосылок я когда-то купил абонемент в фитнесс центр, считая, что это изменит мою жизнь, и из теряющего молодость персонажа с появляющимся брюшком я чудесным образом превращусь в подтянутого плейбоя. Однако, нерегулярные посещения спортзала, как выяснилось, очень лихо вписались в окружающую серую действительность и только стали еще одним засасывающим куском трясины.

Обо всем этом я думаю, стоя в очереди в авиакассу за билетами для босса. Еще недавно мне казалось, что я как-то выделяюсь среди остальной сотни сотрудников в отделе и что нужность моей работы достаточно очевидна – и вот меня, вместо заболевшего завхоза, отправляют постоять за билетами, показывая, что правильное мое определение в этом офисе – «мальчик на побегушках». И ничего, ровно ничего не изменится, смени я этот офис на другой. Я стою за билетами в далекое и неведомое место под названием «Гонконг», в котором со стопроцентной вероятностью никогда в жизни не окажусь и о котором знаю только то, что диктовал школьный учитель географии. Потому что во вселенной моей жизни таких мест нет. В ней есть только трясина мутного тошнотворно склизкого киселя, в котором я завяз навсегда.

Я смотрю на пьяного в дым бомжа, мутно взирающего на окружающую его действительность из грязного угла вокзала, и понимаю, что, на самом деле, разница между ним и мной только в чуть более лояльном отношении окружающих. Я также смотрю как где-то, в другой вселенной, происходит чья-то жизнь, не имея возможности принять в ней какое-либо значимое участие.

Не то, чтобы ранее мысли об отсутствии жизни в моей жизни не приходили мне в голову, – я понимаю, что, так или иначе, думал об этом постоянно, но именно в этот момент я осознаю свое место в этом мире. Прилипшая муха. Это ощущение достаточно пронзительно – как игла вдоль всего позвоночника, впивающаяся в мозг. Полагаю, именно в таких случаях другие люди подумывают о том, как бы закончить свою жизнь самоубийством, однако мне, наверное, даже нечего «заканчивать». Я стою ошарашенный и одурманенный этим осознанием собственной ничтожности, словно во сне, наблюдая за тем, как мои руки, вслед за деньгами, суют в окошко кассы вместо паспорта босса мой собственный загранпаспорт.

Где-то внутри мое «Я» съеживается от ужаса и леденящие мурашки, взобравшиеся по спинному мозгу в голову, шепчут мне: «Что же ты делаешь». Но, кто-то еще – тот, кто зачем-то завладел моей головой в данный момент нагибается и спрашивает женщину в окошке кассы: «А нельзя ли билет на сегодня, на ближайший рейс?»

В итоге я с билетами в Гонконг в руках сижу и дрожу от ужаса в зале ожидания аэропорта, пытаясь осознать, что же именно я сделал и, главное, зачем. До начала регистрации на рейс я так и не могу в себе разобраться, равно как и не могу избавиться от липких объятий страха. У меня есть смутное ощущение, что как только я признал, что до сих пор так и не начал жить, и от омерзения отрекся от самого себя, в меня вселился какой-то демон, запустивший во мне программу самоликвидации. У меня липкие ладони и ватные ноги, пульс стучит в ушах. Возможно поэтому, видя мое состояние, пограничник очень долго и пристально изучает мой паспорт, но, все-таки, шмякает в него штамп и отпускает в неизвестное пространство заграницы.