Колум Маккэнн - ТрансАтлантика

Его сотрудники ждут в приемной. Марта. Дэвид. Келли. У них тоже от недосыпа потемнели глаза.

Позвонили в соседний кабинет, позвали де Шастелена и Холкери. За ними перекочевали их сотрудники, ирландцы и британцы. Долгая дорога утомленных.

– Как долетели, сенатор?

– Чудесно, – отвечает он.

Они усмехаются и кивают: разумеется, ничего чудесного. У них свои военные байки. Отложенные рейсы. Забытые юбилеи. Лопнувшая труба на Джой-стрит. Пропущенная свадьба в Ньюкасле-на-Тайне. Пробитая покрышка по пути из Дрозды. Больная племянница в Финляндии. Эта общая отдельность сплачивает. Всех с души воротит от мирного процесса, но назначенный последний срок их взбодрил.

– Ну рассказывайте, – говорит он, – что у нас творится?

А творятся у них шестьдесят страниц предварительного соглашения, два правительства, десять политических партий, чуть менее двух недель. Первый блок. Второй блок. Третий блок. Ни один блок в камне еще не высечен. Невероятные языковые извивы. До сих пор болтается букет закладочек. Микроскопические атомы. Слабо завязанные узлы. Не исключено приложение. Ходят слухи о новой редакции. Предлагают отсрочить. А что в Лондоне? А что в Дублине? А что в Мэйз? Или как ее – Лонг-Кеш? Запрошены протоколы пленарных заседаний. «Субстантивные переговоры» – это что вообще значит? А служба безопасности проверила политические пристрастия сотрудников столовой? Поговаривают о ферме на границе Тайрона, где спрятаны целые ящики реактивных гранат. Кто-то слил отчет МИ-5 лондонской «Таймс». А не мог бы кто-нибудь, пожалуйста, распустить «Санди Уорлд»? Пейсли за воротами готовит протест. Слыхали – Mo Моулэм опять сняла парик? Представляете – пытались пронести в Стормонт диктофон в диване. Шепчутся о покушении из-за стен тюрьмы. В Арме обезвредили 440-фунтовую бомбу. Кто-то швырнул «коктейль Молотова» через забор католического детского сада. Женская коалиция призывает к спокойствию и достоинству. У Дэвида Тримбла в кабинете свет горел до половины пятого утра. Надо стереть это граффити с Сэндзом в Балликлогане, пусть кто-нибудь займется. Безупречно работать должны только копиры. Проверьте, чтобы на каждой странице был четкий штамп «черновик». А мы уже получили окончательное пояснение касательно совета министров Севера и Юга?

Все спрыгивают со своих карнизов, плывут по воздуху, по пути вниз отрабатывают траектории полета.

Ближе к полудню, оставшись один в кабинете, он включает настольную лампу. Маленькая косая урна света. На столе порядок. С фотографий смахнули пыль. Высится стопка бумаг. Мигает красный огонек на личном автоответчике. Он проматывает сообщения; всего семь. Предпоследнее – от Хэзер. Наверное, позвонила среди ночи. Послушай , говорит она. Так спит его сын. Послушай. Эндрю тихонько вдыхает. Сенатор проигрывает сообщение дважды, потом в третий раз.

Шестьдесят один ребенок.

Он расстегивает манжеты, закатывает рукава, звонит вниз, просит принести ему еще чайник чаю.

Однажды летом в Акадии он выучился играть в шахматы. Ход за ходом. Размен. Пауза. Переждать. Его поражала невероятная рокировка короля и ладьи. Сначала нужно тронуть короля и лишь затем пойти ладьей. Его завораживали фланги. Была такая поговорка: Коня с краю не понимаю.

Он приучился держать коня на фланге, в безопасности; затем, ближе к финалу игры, конь выйдет – и ему откроется целое поле с восемью внезапными клетками.

Три дня он и его сотрудники прожили в «Европе». В центре Белфаста. «Осколочный отель», называли его. «Дробленый дворец». За последние годы «Европу» взрывали двадцать семь раз. Самая взрывоопасная европейская гостиница. Отчего-то ее прочно облюбовали журналисты – с большинством сенатор на «ты». В любое время дня и ночи ошиваются в баре с фортепиано. Он их часто видит: сидят, репетируют позу, непринужденное пренебрежение, непостижимость. Тут перед ними ставят первый стакан. Они садятся в дальний угол, словно выпивку им навязали. И она обязывает. А потом вдруг первый стакан опустел, они выхлестали еще пол дюжины и прямой дорогой чапают к забвению. Историй из Сараево, несомненно. Сребреница. Косово. Как будто Северная Ирландия – слегка меланхолическое разжалование. Для многих из них сама идея мирного процесса – сентиментальность. Загадочные тайники их душ жаждут эпического провала. Почти еженощно они рыщут по городу – разыскивают горящие бочки или девчонок с перебитыми коленями. А то охотятся на слив, на ошметки скандала, какое-нибудь сексуальное сектантство. Когда он входит в вестибюль, клянчат цитату. Он все понимает – понимает низменную страсть в сердце каждого сюжета. Запустить в мир свою версию событий. Старательнее всего он избегает таблоиды: «Сан», «Миррор», «Новости мира». Проверяет, с кем предстоит ехать в лифте, – мало ли, вдруг скрытая камера?

Им он видится человеком иного столетия – вежлив, сдержан, беспристрастен, древний американец; но также все это личина, и они чуют, что он вылеплен для развязки нынешнего века, выжидает, подстерегает момент. Его так толком и не разгадал никто. Им движет страх пред злом? Его подстегивает грядущее добро? Или он где-то посередине, в царстве сложности? Тайна. Безмолвие. Сон.

Номер наверху тесен и темен. Кровать узка. Покрывало истерто до блеска. Но на тумбочке хотя бы ваза с фруктами, а на комоде цветы. Пасхальные лилии: тонкий намек.

Багаж на полу. Пиджак. Рубашка. Ремень. Брюки. Хэзер нет – привести его в порядок некому. Он ложится, измученный, внутри еще вибрирует дневная работа. Неловко перед двумя телохранителями за дверью. Хорошо бы пригласить их в номер – пусть закинут ноги на стол, нальют себе содовой из мини-бара. Славные люди, все до единого, но что за работа – всю ночь торчать у двери, за которой лишь молчание человека, научившегося спать где и когда угодно.

Гостиничные номера обостряют его одиночество. Отзвук тех, кто побывал здесь до него.

Как-то раз одна его помощница уронила контактную линзу под окном в нижней столовой. Опустилась на колени, поискала под плинтусом. Комья пыли, беглые нитки ковра. Контактная линза зацепилась за обрывок обоев. Но, нащупывая линзу, помощница заметила, что здесь обои новее, чем вокруг. Четкий квадрат, только плохо наклеили. Краешек отстал. А под ним она разглядела ожог – чернота поблекла до красноты. Бутылка с зажигательной смесью, скорее всего, брошенная много лет назад. Старые иероглифы насилия.

Он слыхал, женщины Белфаста раньше держали у дверей мокрые одеяла – просто на всякий пожарный.

Сейчас он отгибает гостиничную простыню, готовится лечь. Вместе с ним с места на место переезжает мобильный гардероб, где затаилась призрачная одежда. Он отыскивает пижаму, кряхтя в нее забирается. После этого уснуть легко, пусть всего на несколько часов.