Джон Бойн - Мальчик на вершине горы

– А это? – Фюрер ткнул пальцем в самый верх схемы. – Что здесь? Тут написано «Сауна».

– Здесь я предлагаю устроить паровые камеры, – пояснил герр Бишофф. – Для дезинфекции одежды заключенных. Ведь они прибывают в лагерь, с ног до головы покрытые вшами и прочими паразитами, а мы не хотим, чтобы по лагерю распространялись заболевания. Нам надо и о доблестных немецких воинах подумать.

– Понятно. – Гитлер блуждал взглядом по сложному чертежу и как будто выискивал что-то конкретное.

– Они будут в точности как душевые, – сообщил Гиммлер. – Разве что вода с потолка литься не будет.

Петер, сдвинув брови, оторвал взгляд от блокнота.

– Простите, мой рейхсфюрер, – сказал он.

Гитлер со вздохом обернулся:

– Что еще, Петер?

– Простите, но я, наверное, ослышался. Мне показалось, вы сказали, что в душе не будет воды.

Все четверо мужчин воззрились на мальчика и пару секунд молчали.

– Пожалуйста, больше не перебивай нас, Петер, – очень тихо произнес Гитлер и отвернулся.

– Мои извинения, мой Фюрер. Просто я не хочу, чтобы в моих записях для господина оберштурмбанфюрера были ошибки.

– Ты не сделал ошибки. Итак, Ральф, о чем вы говорили?.. Вместимость?

– Для начала около полутора тысяч в день. А в течение года мы сможем удвоить эту цифру.

– Очень хорошо. Но важно поддерживать оборот заключенных на постоянном уровне. Мы обязаны побеспокоиться о своем наследстве – к моменту, когда мы выиграем войну, мир должен быть чист для осуществления наших планов. Вы создали вещь изумительной красоты, Карл.

Архитектор почтительно поклонился. На лице его читалось явное облегчение.

– Благодарю вас, мой Фюрер.

– Осталось только спросить, когда можно начать строительство?

– Если прикажете, мой Фюрер, то хоть на этой неделе, – сказал Гиммлер. – И если господин оберштурмбанфюрер действительно так проворен, как все говорят, то к октябрю лагерь начнет функционировать.

– Будьте спокойны, Генрих, – горько усмехнулся тот. – Если к тому времени лагерь не откроется, можете в качестве наказания отправить туда меня самого.

Петер столько писал, что у него устала рука, но какая-то нотка в голосе оберштурмбанфюрера вдруг вызвала к жизни одно воспоминание. Петер поднял голову и, пристально посмотрев на коменданта лагеря, понял, где и когда его видел. Шесть лет назад, на вокзале в Мангейме. Когда несся к расписанию, чтобы узнать, с какой платформы отходит поезд на Мюнхен, и столкнулся с человеком в землисто-серой форме. Он упал, а этот человек хотел сапогом отдавить ему пальцы. И наверняка сломал бы, не появись неожиданно его жена и дети.

– Это просто замечательно, – сказал Фюрер, улыбаясь и потирая руки. – Великое дело, господа, возможно, величайшее из всех свершений немецкого народа за всю его историю. Генрих, приказ отдан. Можете немедленно начинать работы по возведению лагеря. Ральф, немедля возвращайтесь на место и следите за ходом работ.

– Да, мой Фюрер.

Оберштурмбанфюрер отсалютовал и подошел к Петеру.

– Что? – спросил Петер.

– Записи, – потребовал он.

Петер протянул ему блокнот, где старался фиксировать практически все, о чем здесь говорилось. Оберштурмбанфюрер мельком глянул на записи, развернулся, попрощался со всеми и вышел.

– Ты тоже свободен, Петер, – сказал Фюрер. – Иди на улицу поиграй, если хочешь.

– Я пойду в свою комнату заниматься, мой Фюрер, – ответил Петер, внутренне вскипев от такого обращения. То он, видите ли, доверенное лицо, и ему разрешают сидеть в самом важном кресле в мире и вести протокол собрания по спецпроекту Фюрера, а потом вдруг сразу малый ребенок. «Что же, – решил он, – я, может, до них и не дорос, зато знаю, что душевые без воды строить незачем».

Катарина, едва ей исполнилось пятнадцать, начала работать в магазине канцтоваров своего отца. Шел 1944 год, и Петер, отправившись в Берхтесгаден повидать одноклассницу, в кои-то веки надел не форму «Гитлерюгенд», предмет своей гордости, а кожаные штаны до колен, коричневые ботинки и белую рубашку с темным галстуком. Петер знал, что к любой униформе Катарина питает неизъяснимое отвращение, и не хотел давать ей повод для недовольства.

Он почти час болтался под дверью, набираясь смелости, чтобы войти. Разумеется, он каждый день видел Катарину в школе, но тут было другое. Сегодня он собирался задать деликатный вопрос – хотя при одной только мысли об этом обмирал от ужаса. Петер долго раздумывал, не поговорить ли на перемене в коридоре, но там всегда могли помешать знакомые ребята, и поэтому он решил, что магазин для его целей – место самое подходящее.

Войдя наконец, он увидел, что Катарина ставит на полку блокноты в кожаных обложках, и, когда она обернулась, у него в животе что-то привычно сжалось от волнения и страсти. Он отчаянно хотел ей нравиться – и боялся, что этого никогда не будет, ведь едва увидев, кто стоит на пороге, она помрачнела и, не сказав ни слова, вернулась к своему занятию.

– Добрый день, Катарина, – приветствовал он.

– Здравствуй, Петер, – ответила она, не оборачиваясь.

– Сегодня прекрасный день, – продолжал он. – Правда, Берхтесгаден сейчас невероятно красив? Хотя ты, конечно, красива в любое время года. – Он замер и потряс головой, чувствуя, как краснота ползет по шее к щекам. – В смысле, город красив в любое время года. Это очень красивое место. Всегда, когда я здесь, в Берхтесгадене, меня потрясает его… его…

– Красота? – предположила Катарина. Она разместила на полке последний кожаный блокнот и повернулась к Петеру, лицо у нее было отчужденное.

– Да. – Он упал духом. Так старательно готовился к разговору, а все вмиг пошло наперекосяк.

– Ты что-то хотел, Петер?

– Да, пожалуйста – мне нужны перья для авторучки и чернила.

– Какие именно? – Катарина направилась к шкафу со стеклянными дверцами.

– Самые лучшие. Это же для самого Фюрера, для Адольфа Гитлера!

– Да, разумеется. – Казалось, она специально демонстрирует свое глубочайшее безразличие. – Ты живешь у Фюрера в Бергхофе. Но только говори об этом почаще, чтобы никто, упаси господь, не позабыл.

Петер недоуменно насупил брови. Ее слова его удивили: он вроде и так не редко упоминает об этом? Порой ему даже казалось, что, возможно, так часто и не стоило бы.

– Так или иначе, я не про качество, – сказала Катарина. – Я про тип перьев. Бывают тонкие, средние, широкие. Или, если нужно что-то особенное, можно попробовать тонкие мягкие. Или есть еще «Фалькон». Или «Сатаб». Или «Корс». Или…

– Средние, – перебил Петер, который не любил выглядеть невеждой и решил, что такой вариант самый безопасный.

Она открыла деревянную коробку и взглянула на Петера: