Питер Дарман - Парфянин. Испытание смертью

У меня уже не осталось стрел, я выхватил меч и направил Рема прямо на очередного римского конника. Он прикрывал щитом левый бок, и я обрушил рубящий удар на его шлем. Он вскрикнул, как зарезанная свинья, и вывалился из седла. В течение получаса или около того мы методично догоняли и убивали римских конников, перебив большую их часть. А они уже превратились в стадо пораженных отчаянием беглецов. Но многие все еще были опасны. Одна группа – человек пятьдесят во главе с Фурием – развернулась и пошла в контратаку, направляясь прямо на меня. Они сумели зарубить нескольких женщин из сотни Галлии, прежде чем их окружили и принялись бить и топтать. Образовалась ужасная толкучка. Я добрался до Фурия и попытался с ходу проткнуть его клинком, но он парировал мой выпад щитом и сам взмахнул мечом, стараясь меня обезглавить. Я пригнулся и нанес рубящий удар, но он снова прикрылся щитом, правда, его конь испугался и в панике взвился на дыбы. Фурий вылетел из седла и растянулся на земле. Я спрыгнул с Рема, а римлянин уже успел подняться и встать на ноги. В этот момент я всадил острие спаты ему в правое плечо. Он вскрикнул от боли и упал на колени. Я вытащил клинок и уже готов был отправить его прямо в ад, когда услышал крик Галлии: «Пакор!» Я обернулся и увидел римского конника, несущегося на меня во весь опор, нацелив мне в грудь свое копье. Галлия сразила стрелой его лошадь, и та рухнула на землю, вышвырнув всадника из седла. Я встал над ним, придавив ногой, ухватил рукоять спаты обеими руками и со всей силой всадил меч ему в спину. Кивнул Галлии, обернулся и успел увидеть, как раненого Фурия поднял на спину коня кто-то из его воинов и поскакал прочь, унося с собой мою Немезиду [5], распростертую плашмя на крупе. Я подбежал к Рему, но мой колчан оказался пустым. Сколько жизней у этого человека, почему ему всегда так везет?!

Я приказал трубить общий сбор, и в течение следующего часа мои конники группами подъезжали и выстраивались вокруг моего штандарта. Мы сейчас находились примерно в миле к югу от того места, где еще шел бой, и я хотел как можно скорее перебраться туда и оказать помощь нашим легионам. Перекличка показала, что мы понесли тяжелые потери, потеряли пять сотен конников в схватке с римской конницей, хотя они, вероятно, потеряли раза в три больше. У Галлии было убито сорок амазонок, и теперь от ее сотни осталось всего лишь тридцать всадниц. Я отправил их обратно в лагерь на тот случай, если там случайно появятся какие-нибудь римские конники, и велел им оставаться там, пока я не вернусь. После чего мы снова двинулись на юг. А солнце между тем уже начинало клониться к западу.

Сражение закончилось. Обе стороны выдохлись после нескольких часов рукопашной схватки, в которой погибли тысячи. Среди убитых оказался и Каст, который погиб, возглавляя отчаянную атаку на римлян, грозивших прорвать строй легиона и разрезать его надвое. Его атака оказалась успешной, он отбросил римлян, но сам погиб под ударами вражеских мечей. Теперь то, что осталось от германцев, возглавлял Ганник, но и он тоже был ранен.

– Все не так уж плохо, Пакор, – сказал он мне, держась за свой правый бок, залитый кровью.

– Мне очень жаль, что Каст погиб.

– Да, это был хороший человек, славный воин и мой друг. Но все равно мы разгромили этих ублюдков! – он скривился от боли, кашлянул и сплюнул на землю кровь.

Римляне – те, что сумели уцелеть, – уже покидали поле боя, медленно уползали в лагерь, надеясь обрести безопасность. Многие хромали, других тащили на носилках. Тысячи их товарищей остались лежать на поле мертвыми. Сегодня больше схваток не будет.

Я оставил Ганника и поехал к центру нашего боевого построения, где стояли фракийцы Акмона. Мне пришлось осторожно направлять Рема, объезжая кучи мертвых римлян и фракийцев; их тела перемешались и сплелись в мрачных объятиях смерти. Большая часть фракийцев, что еще были живы, либо лежали, распростершись на земле, либо сидели, опершись на щиты. Они едва удостаивали нас взгляда, когда мы проезжали мимо. Акмона я обнаружил лежащим на земле в окружении его командиров, среди которых был и Домит. Лицо Акмона было совершенно белым, глаза закрыты. Он присоединился к Спартаку. Я опустился на колени рядом с мертвым телом и горестно склонил голову.

– Тебе бы лучше уводить своих людей в лагерь, – сказал я Домиту. – Теперь ты командуешь фракийцами.

– Уведу, господин, когда они хоть немного передохнут.

Он скверно выглядел, у него был такой оцепенелый вид, словно он до смерти испугался, заглянув в ад. Оглянувшись еще раз вокруг, я решил, что именно так и случилось. Какие все-таки странные игры иной раз затевает судьба! Передо мной сидел римлянин, который возглавлял воинов-фракийцев, собранных Спартаком, и я был крайне рад этому, потому что он храбрый и верный командир. Мы проехали на правый фланг, где дрались Афраний и его испанцы. Их осталась всего горсточка, тогда как перед ними земля, насколько хватало глаз, была завалена мертвыми римлянами. Сам Афраний одиноко стоял среди погибших, далеко впереди своих оставшихся в живых воинов. Он горько усмехнулся, завидев меня:

– Где ты был, парфянин? – закричал он. – Где ты был?

Было бесполезно пытаться с ним говорить. Он явно все еще пребывал в боевом настроении и жаждал крови. Мы проехали мимо оставшихся его воинов и направились обратно в наш лагерь. Но его слова продолжали звучать у меня в ушах:

– Где ты был, парфянин?

Мы остались живы, но войско Спартака перестало существовать.

В тот вечер мы сложили огромный погребальный костер на холме недалеко от входных ворот лагеря и кремировали на нем тела Спартака и Клавдии, положив их рядом друг с другом, чтобы они оставались вместе и в смерти, как были при жизни. Диана стояла рядом с Галлией, держа младенца, пока пламя поглощало тела его родителей, охваченых огромным огненным шаром, яростно трещавшим и шипевшим. Мы стояли в молчании, тысячи воинов, и смотрели, как наш господин и командир со своей женой уходят из этого мира, чтобы занять место на небесах. Я вознес молитву Шамашу в надежде, что он будет добрее к ним в следующей жизни, чем римляне в этой. Я оглянулся и посмотрел на людей, что стояли, освещенные красновато-желтым пламенем, на множество лиц разных рас и народов – фракийцев, испанцев, даков, галлов, германцев, евреев, иллирийцев, греков, парфян – всех их бывший гладиатор сковал воедино и создал из них войско. Он был никем и ничем, но заслужил уважение, любовь и преданность тысяч. Да и что такое высокие посты, титулы и владения? Я был принцем в силу своего рождения, меня именовали «высочеством» те, кто по капризу судьбы таковым не был и делал это не по собственному выбору, но потому что должен был. Я жил во дворцах и имел всегда все самое лучшее лишь потому, что был тем, кем я был. Я гордился тем, что я принц Хатры, но еще большую гордость испытывал оттого, что сражался бок о бок со Спартаком, и эта гордость сияла ярким светом, таким же ярким, как пламя, горевшее сейчас передо мной, когда я думал, что, кроме всего прочего, был его другом. Поэтому я исполню волю его и Клавдии и увезу их сына в Парфию. Но как же быть с остатками нашего войска, что теперь будут делать те, кто последние годы сражался вместе со Спартаком? Ответ на этот вопрос пришел в последующие дни.