Александра Коутс - Клуб юных вдов

Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, почему выбрала барную стойку: здесь я чувствую себя в своей тарелке. Не знаю, как меня характеризует то, что для меня зона комфорта – это место с громкой музыкой и липким полом, но так оно и есть. Хотя в этом заведении мне знакомы только сорта пива на стойке. Я скучаю по Максу и многое отдала бы, чтобы услышать, как он сурово отчитывает меня и зовет Огурчиком.

Я кладу голову на руки. Почему-то сейчас мне хуже, чем было за все прошедшее время. Да, я потеряла Ноя, потеряла маму, но тогда мои страдания были осмысленны. Понятны всем.

У меня внутри все горит, и я принимаюсь медленно, раз за разом, лягать ножку табурета. Правда давит на меня, как холодная бетонная плита. Кого я хочу обмануть? Неужели я и в самом деле думала, что смогу вечно таскаться за группой? Естественно, ребята обязательно двинулись бы дальше, нашли бы другую компанию, настоящего директора, и надобность во мне бы отпала. Ведь это их жизнь. Их будущее. А я просто ребенок. Как можно быть такой наивной?

В музыкальном автомате запускается новая песня, дурацкая баллада в стиле кантри. Я закрываю глаза и почему-то вижу Колина. От стыда у меня вспыхивают уши. Он был прав. Я думала, что могу прыгнуть обратно в прошлое. Он действительно был прав. По идее, мне надо бы разозлиться, ощутить ту самую кипящую ярость, как тогда, когда он осмелился критиковать меня после первого собрания. Но вместо этого я чувствую опустошение.

– Привет.

Поднимаю голову и вижу парня, который протиснулся к стойке между мной и теткой с кондитерской фабрики. Внешне он ничего, не страшный, на вид ему лет двадцать пять-тридцать. Крестообразный шрам между глазами придает его лицу то ли смущенное, то ли агрессивное выражение, но парень улыбается – хитрой, кривоватой улыбкой. Выглядит он так, будто его зовут Такером [6].

– Привет, – говорю я и отодвигаюсь от него как можно дальше, но так, чтобы не упасть с табурета. Я отворачиваюсь, но с другой стороны от меня стена, и мне остается смотреть на вставленные в рамки сертификаты санитарной инспекции. Я таращусь на них с таким усердием, что у меня начинает болеть шея и слезятся глаза.

– Там, между прочим, есть крючки, – говорит парень. Я поворачиваюсь к нему, и он указывает на пару серебряных крючков под столешницей барной стойки, а потом – на куртку у меня на коленях. – Если надо.

– А, – говорю я. – Все в порядке. Холодно. Парень смеется.

– Вот невидаль.

У него красивые, ровные зубы, довольно длинные светло-каштановые волосы завиваются в колечки над ушами. Он очень похож на тех ребят, которые стесняются заговорить с девушкой в баре, но работают над этим. Или которые знакомятся на спор. Я быстро оглядываюсь, ожидая увидеть в углу перешептывающуюся группу поддержки, которая наблюдает за его успехами и не дает ему пойти на попятный.

– Можно угостить тебя чем-нибудь? – спрашивает он.

Я опускаю взгляд на свои руки, стиснутые на коленях. Думаю о Молли и вижу отстраненность в ее глазах, окутывающий ее туман небытия. Я моргаю и вижу лицо Ноя. У меня сжимается сердце. Я не хочу ничего чувствовать. Я хочу выпить. Чего-нибудь крепкого. Одну порцию, чтобы опять оцепенеть.

– Конечно, – отвечаю я. – Водкой с содовой, – заявляю я с таким видом, будто только это и пью. – С лаймом. Спасибо.

Парень улыбается и несколько раз кивает, при этом волосы падают ему на глаза. Потом поворачивается к стойке и делает заказ.

Бармен смешивает мне напиток, и парень достает из кармана двадцатку. В ожидании сдачи он поворачивается ко мне и придвигает ко мне стакан.

– Прошу, – говорит он.

Я обхватываю запотевшее стекло.

– Спасибо.

Парень наблюдает, как я подношу стакан к губам.

– Тебе ведь еще нет двадцати одного, – с ухмылкой говорит он. Он не спрашивает, он утверждает.

Я делаю большой глоток и чувствую, как холодная едкая жидкость проваливается в желудок. В голове пульсирует, меня начинает тошнить. Меня тошнит от того, что я слишком молода. Я слишком молода, чтобы жить одной.

Слишком молода, чтобы работать директором группы. Слишком молода, чтобы покупать себе выпивку или чтобы выпивку мне покупал парень, который мне даже не нравится.

– Да, – вздыхаю я и хмыкаю, но выходит жалко. – Для тебя это проблема?

Он смотрит на меня, и в его глазах появляется нечто новое, нечто, похожее на жалость.

– К несчастью для тебя, это большая проблема, – тихо говорит он, лезет в карман и на этот раз достает блестящий жетон размером с ладонь. У меня падает сердце, когда он осторожно берет меня за запястье и стаскивает с табурета. Без единого слова он ведет меня сквозь равнодушную ко всему толпу к выходу. Распахивает дверь ногой, и мы оказываемся на холодной городской улице, где его терпеливо ждет полицейская машина.

– Бэрд. Тэмсен.

Я слышу свое имя будто сквозь сон, хотя мне трудно поверить, что я заснула. Я переворачиваюсь на фанерной койке, грубое шерстяное одеяло сбилось и скомкалось в ногах. Я полностью одета: на мне ботинки, платье, куртка и даже шарф. Вероятно, подсознательно я решила, что если не раздеваться, то все затянется ненадолго или окажется сном. Но сейчас уже утро, и сквозь зарешеченное окно льется унылый серый свет, а я все еще здесь.

У моей кровати стоит широколицая тетка в форме.

– Готова?! – рявкает она.

Я спускаю ноги на пол. Напротив еще одна койка, и на ней силуэт спящей девушки. Она не шевельнулась, когда меня привели вчера вечером, просто таращилась на меня из кокона колючих одеял, и ее белки блестели в свете уличного фонаря.

Это не тюрьма, сказал коп, когда вел меня к выходу. В его голосе звучало едва ли не сожаление, когда он рассказывал, что, работая под прикрытием, постоянно «заметает» бессчетное множество таких вот девчонок, как я. Он не рассчитывал, что придется ехать в центр для содержания под стражей несовершеннолетних правонарушителей, расположенный в обветшалом здании в трущобах, туда, где за окнами, забранными ржавыми решетками, томится множество сбежавших из дома детей. Я шла по коридору и думала, сколько среди этих детей тех, кто рад, что есть где переночевать, и тех, кто, как я, попал сюда по глупости.

– К чему готова? – бурчу я, а тетка нетерпеливо притоптывает.

У меня дико болит голова с тяжелого похмелья, хотя я знаю, что выпивка тут ни при чем. Все гораздо хуже. Это похмелье от жизни. В ушах нудно гудит тошнотворный отзвук всех совершенных мною глупостей, гудит, как задыхающийся двигатель.

– К выписке из гостиницы, – сухо отвечает тетка и топает к лестнице. – Не забудь дать чаевые коридорному.

Я не поднимаю глаз и смотрю на выщербленные доски пыльного пола. По обе стороны прохода смутно маячат силуэты лежащих на койках людей. Некоторые уже проснулись и причесываются или глазеют в окно. Я чувствую на себе их взгляды, они ненавидят меня за то, что я ухожу. «Уходите сами, – хочется мне сказать им, – а я останусь».