Бобби Пайрон - Стая

– Пожалуйста, – говорил я, протягивая миску.

А когда мне ее возвращали, я говорил:

– Спасибо.

Тетенька из церкви улыбалась:

– Какой ты вежливый мальчик.

Я улыбался в ответ.

– Как тебя зовут? – спрашивала тетенька.

И я всякий раз отвечал:

– Песик.

Однажды, когда я сидел на засыпанной снегом груде кирпичей и жевал кусок хлеба, мне показалось, что я заметил в толпе Пашу.

Вскочив, я подбежал к темноволосому мальчику, стоявшему в очереди за супом.

– Паша! – Я дернул мальчика за руку, чтобы он оглянулся.

Мальчик повернул голову и посмотрел на меня. У него были темные Пашины глаза. Раскосые. В точности, как у Паши.

– Это я. – Я еще раз дернул мальчика за рукав. – Помнишь? Ленинградский вокзал?

Но хотя на меня смотрели Пашины глаза, Паши в этом теле больше не было. Его душа была мертва. Телом управлял всего лишь призрак.

Так прошла моя первая зима со стаей. Поезда баюкали меня. Поезда показывали мне мир. А псы любили меня. И всегда, всегда защищали.

Я больше не искал красное пальто. Я знал, что больше никогда не увижу ее.

Теперь, читая сказки из своей книжки, я слышал только свой голос, голос Песика. А не мамин. Псы прижимались ко мне, когда я читал им о ведьмах, о Снежной Королеве, о Жар-птице. Бабуля опускала седую морду мне на ногу, Ушастик устраивался у меня на коленях, а Мамуся, Везунчик и щенки прижимались ко мне. Дымок спал в стороне от нас. Он всегда оставался настороже, даже во сне.

Мы ездили на электричках долгими ночами, долгими месяцами, долгой зимой. Пока не пришла весна.

Город ожил вновь. Продавцы выходили из лавок, болтали друг с другом и курили. Возле метро вновь начали торговать с лотков всякой всячиной: едой, напитками, газетами, книжками, дешевыми матрешками, блестящими металлическими фигурками собора Василия Блаженного, сигаретами.

Люди шли на станцию и со станции, они не торопились и потому успевали бросить в мою ладонь пару монет. А когда я говорил «спасибо», некоторые из них даже улыбались.

Служащие опять стали выходить на обед в парк. Они закрывали глаза, подставляя лицо солнечным лучам.

Это кое-чему научило Везунчика. Он начал воровать. Впервые я увидел это в один из теплых дней. На деревьях рядом с небольшой площадью уже проклюнулись почки. Снег сошел, оставив в кучках мусора много интересного. Я обыскивал эти кучки, когда краем глаза заметил Везунчика. Он полз на животе к бледному мужчине, сидевшему на лавке. Мужчина жмурился, наслаждаясь солнцем, а у его ног стоял пакет с едой.

Медленно-медленно Везунчик подполз к пакету. Я задержал дыхание, глядя, как Везунчик вытягивает шею и осторожно сжимает зубы на пакете. Затем пес столь же медленно пополз назад, пока мужчина грелся на солнце. Когда Везунчик, волоча за собой пакет, отполз на безопасное расстояние, он выпрямился и, радостно виляя хвостом, помчался к нам. Пакет он бросил к моим ногам.

– Везунчик, – проворчал я. – Мы не воруем.

И все же я развернул пакет. Мы отошли подальше от мужчины – он все еще с наслаждением жмурился, – и я разделил содержимое пакета между всеми моими псами.

– Я не сержусь на тебя, – сказал я Везунчику. – Твоя мама ведь не говорила тебе, что красть – это плохо.

И тут я охнул. На самом дне пакета, желтый, как солнышко, лежал апельсин!

Я поднес апельсин к носу и вдохнул потрясающий запах. Запах во всей его апельсиновости.

– Ой, это, наверное, очень богатый человек, – сказал я псам.

Они понюхали апельсин и отвернулись. Я улыбнулся. Апельсин достанется только мне. До этого я ел такие фрукты всего раз или два в жизни. Это удовольствие я растяну надолго.

Мне больше не нравилось кататься на электричках, как и псам. Дымок вновь стал надолго уходить, как и осенью. Бабуля спала на залитых солнцем дорожках, Мамуся пыталась присматривать за щенками, а Везунчик и Ушастик подружились с новыми псами, выбравшимися на улицу после долгой зимы.

Как и бездомных псов, на улицах с каждым днем становилось все больше беспризорников. Бледные, худые, изголодавшиеся по тому, чего у них не было, они выбирались на поверхность из своего подземного мира.

Дни становились длиннее.

По улицам бродили банды подростков постарше. Они искали тех, кто ослабел за зиму. Я видел, как мальчишки забрали обувь и куртку у ребенка, спавшего в подворотне. Я видел, как беснующиеся хулиганы избили пьяного, укрывшегося на автобусной остановке. Мало того, что они отобрали у него деньги и бутылку водки, они еще и издевались над ним.

– Ах ты, свинья придурочная! – Один из мальчишек ударил пьяницу по голове палкой.

– Идиот! – Другой ударил мужчину в поясницу, когда тот попытался убежать.

Пьяный упал на колени. Мальчишки налетели на него, точно стервятники.

Бабуля и Ушастик заскулили, прижавшись к моим коленям. Мы отвернулись и побрели прочь, подальше от этих жестоких-жестоких бандитов с их жестоким-жестоким смехом.

– Не знаю, почему люди себя так ведут, – сказал я псам тем вечером.

Мы собрались в теплом подвальчике заброшенной церкви. Это место нашла Мамуся и привела нас сюда.

– Иногда они бессердечные и холодные, как Снежная Королева. Иногда – мерзкие и жадные, как Баба-яга.

Мамуся вылизывала мне ладонь, прижав мое запястье лапой к полу. Я достал из волос маленького жучка, не больше зернышка риса. Я раздавил его.

– И слишком много сейчас тех, кто похож на девочку со спичками. Одиноких, умирающих от голода.

Везунчик перекатился на бок, подставляя мне живот.

– Эх, Везунчик, воришка мой, – улыбнулся я. – С чего мне чесать тебе живот, если ты воруешь?

Везунчик придумал новый прием. Он выбирал одного человека в толпе, собравшейся у лотков с едой. Тихонько шел за этим человеком по площади. А потом громко лаял. От неожиданности человек ронял пакет с едой, и, прежде чем кто-либо успевал понять, что произошло, Везунчик хватал пакет и убегал прочь. Иногда он делился с нами, иногда нет.

Я почесал ему живот. Обычно он делился.

Начались весенние дожди. С ними пришел голод. Люди больше не ели в парках и на площадях. Дождь и ветер гнали людей по дорогам, и они не успевали остановиться и подать маленькому мальчику монетки, чтобы ему хватило на еду. Я прятался в метро, там всегда царил день, было сухо, а люди, заходившие в поезда, не так торопились. Монеты звякали на моей ладони, хлеб и сосиски набивали нам животы.

Но, конечно, дождь вскоре привлек в метро и других детей с улицы. Они просили милостыню, они воровали, они дрались, они сбивались в стаи, чтобы вместе противостоять мальчишкам постарше и милиции.

И, как всегда, мы с псами прятались в тени, в углах, у подножия памятников.

В один из таких дождливых дней я забрел на станцию метро, и там, копаясь в переполненной мусорной урне, я услышал знакомый голос: