Дэвид Духовны - Брыки F*cking Дент

15 октября 1946 года

Пески [89]тоже не поторопился, и бостонские «Красные носки» по результатам семи игр проиграли чемпионат мира сент-луисским «Кардиналам».

30 июня 1978 года [90]

Тед не был в Бруклине с тех пор, как умерла мама. Отродясь не ездил из Бронкса в Бруклин и никогда поток своей жизни не перенаправлял туда-сюда – из Бруклина в Бронкс, из Бронкса в Бруклин. «Кололле» все равно, в смысле – «королле». Берте не нравилось ездить вообще никуда. Тед сунул «Мертвых» в магнитолу. «Друг дьявола», вторая песня с «Американской красоты», выпущена в 1970 году. Он рассмеялся при мысли, что его машина – домоседка. Старуха-японка, по горло сытая этой блядской страной, из своего огорода и носу бы ни казала.

Еще ни разу не удавалось ему разобрать, поют ли «Покойнички»: «Сказал, я бегу, но не прям тороплюсь» или «Скакал на бегу…» Разница невелика, но Тед перемотал эту часть и вслушался. Все равно непонятно. Еще раз перемотал. Не-а. Ну, значит, останется малюсенькая загадка, подумал он. Пусть. Как писатель он стремился сживаться с неопределенностью, обитать в серой зоне. Китс, как это широко известно, выявил негативную способность у Шекспира, и Теду самому хотелось бы претендовать на чуточку этого щедрого дара. Незадача, впрочем, заключалась в том, что для автора-то негативная способность была даром, а для человека – скорее гамлетовской нерешительностью, обломовской ленью, параличом Бартлби. Вот бы сторговаться для удобства, а? Достичь компромисса? Чтоб и то и другое? За пишмашинкой – негативная способность в широком диапазоне, но со здоровой закваской лихой спреццатуры [91]и ухарства в делах житейских? Увы, склонности и таланты и в том и в другом все еще оставались непроявленными. Все серое. Как глаза у Теда.

Что 2 будет делать, добравшись к отцу, Тед не представлял. О медицине он не знал ничего, терпеть не мог иглы, и ему не нравился вид крови. Какой от него прок? А если что-то пойдет наперекосяк, пока он будет у отца? Тед мог бы отвезти его в больницу. Мог бы набрать «911». Позвонить той медсестре. Сунул другую кассету в магнитолу – «Блюз для Аллаха». «Мертвые» пели «Башню Фрэнклина» [92]: «Если сеешь лед, ветер и пожнешь. / Ты развей росу…»

Старый квартал на Гарфилд-Плейс выглядел почти так же, как во времена его детства, из-за чего Теду стало еще странней и утлее. Он занес ногу над педалью газа – втопить, убраться отсюда и никогда не возвращаться. Но далеко ли он уедет на своей «королле»? Вкатился на пустое парковочное место. При ближайшем рассмотрении район оказался все-таки несколько лучше того, каким Тед его запомнил: эти места подверглись некоторому бессистемному «облагораживанию», какое Нью-Йорк переживает вместе с бумами и бздямами Америки. Тед на дух не переносил такие перемены – как и само слово «облагораживание»: оно уязвляло его коммунистические наклонности и казалось ему средневековым. Где тут, бля, «благородные» эти? Тед прихватил пару пакетов с одеждой и туалетными принадлежностями и огляделся: не узнает ли кого из местных крепостных или слуг.

Он выбрался из машины и направился к дому. Вгляделся в дорожку – когда-то он нацарапал свое имя на мокром цементе, но надписи не осталось. Дорожка была гладкая – как набежавшей волной с песка смывает инициалы, обведенные сердечком. Слишком много волн. Волн, похоже, всегда больше, чем слов и сердец на песке.

Тед вообразил, что бы подумал он-мальчишка о себе теперешнем, если бы глядел на самого себя в окно. Как в «Сумеречной зоне» – «Возьмем, к примеру, Теда…» [93]Борода, брюхо, ореол бездомности. Вероятно, сам себя напугал бы. Он-мальчишка, может, посмеялся бы над ним теперешним. Не пущу тебя в дом, жирный обсос-майка-в-кляксу, пока родители не вернутся. Тед покачал головой – гадская мысль. Взошел по красноватым кирпичным ступеням и дернул за дверную ручку. Нет, не дежа-вю к нему пришло. У него возникло ощущение, что он уже совершил то, что делал сейчас: поднялся по лестнице, открыл большую дверь – потому что, пока рос, производил эти действия тысячи раз. И хотя этот день прежде никогда не случался, Теду показалось, что проживал его неоднократно. Но это не утешало и не обнадеживало. Он невольно глянул в небо – проверить, не сыплются ли с неба самолеты, не взрываются ли миры. Не-а. Там, в первозданной синеве, с виду все было, в общем-то, зашибись. Тед вошел.

В доме творился бардак и пахло подозрительно. Плохой запах, но опознать его сразу Тед не смог: воняло так, будто зарезали напуганное животное. Нездоровая смесь ментола, яиц, мочи и дыма.

– Марти? – позвал Тед отца.

Тот появился из-за угла в старом темно-бордовом халате нараспашку, и Тед увидел на нем белые трусы в обтяжку, до того старые и заношенные, что точнее их было бы назвать серыми в обвиску.

– Тедди, ты приехал, – сказал отец, и всамделишные удивление и благодарность его тона обезоружили и тронули Теда – до комка в горле. Марти приковылял и обнял его.

Пахло от Марти ужасно. Тед поперхнулся, но удержался и скрыл это; чувствовал, что вляпался, без всякой своей воли, не у себя дома. Руки у него висели вдоль боков.

– Обними меня, педик, – прошептал Марти шутейно-любовным тоном Теду на ухо. Тед обхватил отца поперек туловища до того щуплого, что ему показалось, будто он обнимает ребенка или костюм на вешалке. – От тебя пахнет. Травкой.

– А от тебя – дерьмом каким-то.

– Не дави так, – сказал Марти. – Ты меня пытаешься обнять, отыметь или убить?

– А, ну да, ровно так я и представлял наше воссоединение.

Марти разомкнул объятия.

– Ты мне, похоже, что-то сломал нах. Давай помогу с сумками, – добавил он. – Полиэтиленовыми.

Тед отозвался:

– Я за вторичное использование.

Они пошли на второй этаж, Марти не раз останавливался перевести дух. Через несколько ступенек упер руки в колени и склонил голову. Теду привиделся образ: у старика легкие по объему – как два пустых конверта, и помещается в них по листку воздуха. Такие они сплющенные и липкие.

– Надо мне поставить подъемник, как для старых пердунов. Кстати, если примусь всерьез толковать про такой подъемник для старых пердунов, пристрели меня в голову. – Они постепенно подбирались к старой Тедовой комнате – здесь он жил, когда был маленький. Идти быстрее отца Теду не хотелось. Движение их было таким спотыкучим, что он не был уверен, идут они или стоят. Дал Марти открыть перед ним дверь в бывшую детскую. – Номер для молодоженов, – произнес Марти и протянул ладонь, как за чаевыми.

– Да. Да. Вот где никогда не случалось волшебство, – сказал Тед и вошел в маленький прямоугольник, что был миром, в котором он вырос.