Лю Чжэньюнь - Меня зовут Лю Юэцзинь

Рядом с почтой стоял газетный киоск, увешанный всевозможными газетами и журналами. Газета с фотографией певицы и Янь Гэ по-прежнему красовалась на первом плане, и вместо того, чтобы покупать свежий номер, народ брал ту вчерашнюю газету. Проходя мимо покупателей, внимательно изучавших новость, Лю Юэцзинь невольно усмехнулся. Ведь им было невдомек, что там произошло на самом деле. Народ принимал все всерьез, а между тем он, Лю Юэцзинь, вчера все это опроверг. Говоря иначе, Лю Юэцзинь представил чью-то ложь как правду. В любом случае, глядя на этих обывателей с газетами в руках, у Лю Юэцзиня возникало ощущение, что он тут единственный трезвый среди пьяных.

Поднимаясь по ступеням почты, Лю Юэцзинь вдруг снова задержался. Он услышал родное наречие. Рядом с почтой, за ящиком для писем, примостился мужичок лет пятидесяти, который зарабатывал уличным пением и игрой на эрху [11]. Перед ним стояла фарфоровая плошка с мелочью. Нет ничего зазорного в том, что человек живет за счет своего искусства, но этот товарищ, будучи хэнаньцем, пытался на своем наречии воспроизвести популярный хит «Дар любви». Фальшивя на своем инструменте, он искажал всю мелодию, и вместо песни выходило нечто похожее на предсмертный поросячий визг. Лю Юэцзиня это покоробило. Доведись ему услышать такое в обычный день, он бы и внимания не обратил, но успех последних двух дней так вскружил ему голову, что пройти мимо он уже не мог. Совать нос в чужие дела дозволено не всем. Если кто-то сильнее тебя, то совать нос в его дела не стоит, если же наоборот, то можно и выпендриться. Хотя Лю Юэцзинь работал обычным поваром на стройке, в сравнении с уличным музыкантом он мнил себя статусом повыше. Тот факт, что музыкант был хэнаньцем, тоже придавал Лю Юэцзиню смелости, поэтому он развернулся и, спустившись со ступеней, оказался перед почтовым ящиком. Мужичок, закрыв глаза, все еще предавался пению, тогда Лю Юэцзинь выкрикнул прямо у него над головой:

– Погоди-погоди, поговорить надо!

Мужичок, весь отдавшийся пению, от неожиданности вздрогнул. Решив, что перед ним страж порядка, он тут же прекратил игру и открыл глаза. Однако, увидав перед собой Лю Юэцзиня без формы, он, не церемонясь, огрызнулся:

– Чего надо?

– Что это за песня?

– «Дар любви», – только и ответил музыкант.

– Ты хэнанец?

Мужичок задрал голову:

– Хэнанец кому-то помешал?

– Помешал. Ты сам себя послушай – есть хоть одно место в этой песне, которое ты не сфальшивил? Ладно бы, если только себя позорил, но когда за тобой все хэнаньцы – это уже не дело.

Мужичок все еще упорствовал:

– Ты кто такой? Какое твое дело?

В ответ Лю Юэцзинь показал на стройплощадку вдали:

– Видал? Вон те здания строю я.

Разумеется, Лю Юэцзиня несколько занесло, но в каком-то смысле можно было сказать и так. Вдали возвышалось сразу несколько наполовину построенных зданий будущего делового центра. И пусть даже Лю Юэцзинь не строил ни одно из них, зато он кормил строителей. С одной стороны, Лю Юэцзиня можно было воспринимать как начальника стройки, а с другой – как простого сезонного рабочего. Однако он не относился ни к первым, ни ко вторым, поскольку работал поваром. Но и как повара его тоже можно было воспринимать по-разному. По крайней мере, интонация Лю Юэцзиня внушила мужичку уважение. Заметив на Лю Юэцзине костюм с галстуком впридачу, он принял его за начальника стройки. Осознав его могущество относительно себя, музыкант несколько стушевался.

– У себя в Хэнани я исполнял под музыку сказы.

– Так и продолжай их исполнять.

– Пробовал, никто их не слушает, – обиженно ответил музыкант.

Тогда Лю Юэцзинь вытащил из висевшей на поясе сумки монетку и, бросив ее в фарфоровую плошку сказал:

– Я послушаю.

Мужичок проследил глазами за монеткой, завертевшейся на дне, потом посмотрел на Лю Юэцзиня, подкрутил струны, настроился на новый лад и стал исполнять один из хэнаньских сказов. Это была история под названием «Сестрица Ван скучает о муже». В отличие от исполнения известного хита, на этот раз голос музыканта звучал приятно и мелодично. И если еще какое-то время назад перед ним не стояло ни одного слушателя, то теперь его окружило несколько человек. Однако люди собрались вовсе не для того, чтобы послушать хэнаньские сказы, их просто-напросто привлекла перепалка двух хэнаньцев. Но музыкант принял все на свой счет, поэтому стал стараться с удвоенной силой: закрыл глаза, вытянул шею и заголосил за сестрицу Ван так, что у него вздулись вены. Лю Юэцзинь, почувствовав себя хозяином положения, стал самодовольно оглядываться по сторонам. У газетного киоска в толпе прохожих стоял человек с газетой в руках. Заметив оживление около Лю Юэцзиня, он тоже стал посматривать в ту сторону. Тут их взгляды встретились; найдя ситуацию забавной, человек улыбнулся, Лю Юэцзинь тоже ответил ему улыбкой. Тогда человек отложил газету и присоединился к толпе слушателей, встав прямо позади Лю Юэцзиня. Что там пел музыкант на своем хэнаньском наречии, никто не понимал. Самому Лю Юэцзиню приходилось слышать эту историю у себя в деревне; он очень проникся этим исполнением, а потому тоже закрыл глаза и целиком отдался своим чувствам. Вдруг Лю Юэцзинь уловил какое-то мимолетное движение вокруг своей талии, но не придал этому значения. Но что-то его все-таки насторожило: он открыл глаза, похлопал себя по поясу и тут же обнаружил пропажу. Оказывается, вставший позади него человек ловко срезал ремешок на его поясной сумке и дал деру. Надо было срочно действовать, но вор, вырвавшись из кольца зевак, уже успел убежать. Поскольку все это произошло в одно мгновение, первое, что сделал Лю Юэцзинь – закричал: «Держи вора!» Выйдя из ступора, он пустился в погоню. Но вор был явно профессионалом: вместо того, чтобы убегать вдоль прямой улицы, он выбрал окольный путь через почтовые задворки, после чего нырнул на вещевой рынок. Этот рынок, по сути, представлял собой целый склад, и пусть он занимал лишь небольшой переулок, продавали здесь брендовую одежду. Бренды хоть и были липовыми, зато цена всех устраивала, поэтому торговля здесь шла очень бойко. Среди мелких и крупных покупателей было много русских. Когда Лю Юэцзинь, добежав до рынка, стал сновать между прилавками и покупателями, вор уже растворился в толпе.

Поскольку все случилось очень быстро, Лю Юэцзинь не успел как следует запомнить вора, в глаза ему бросилось лишь родимое пятно на левой половине лица в виде цветка абрикоса.

Мало того, что Янь Гэ был худым, он вдобавок питался практически одними овощами, что тоже сказывалось на его телосложении. Будучи выходцем из хунаньской деревни, Янь Гэ еще в детстве из-за малого достатка питался лишь овощами. Бывало, нажарит семья целую сковороду острого перца, да и ест потом три дня вместе с рисом, после чего даже язык не чувствуется. Ну а если перца не было, то для вкуса просто добавляли в отварной рис соевый соус или горсточку солений. После окончания университета и женитьбы Янь Гэ где только не работал, но с заработком ему не везло. А ведь о родителях и братьях тоже следовало заботиться, так что шиковать ему не приходилось. Единственное, он теперь питался морковкой с капустой. Разбогатев, Янь Гэ пристрастился к мясным блюдам, а после переключился на морские деликатесы. Был небольшой период в жизни Янь Гэ, когда он помешался на акульих плавниках: он ел их на обед и на ужин, в компании и в одиночку. Но спустя три года он ими пресытился. Тогда же Янь Гэ просек, что все эти плавники по большей части представляли собой имитацию, иначе где же выловить столько акул? Тогда он снова возвратился к морковке с капустой. Совершив такой круг, он вернулся в исходную точку. На какое-то время он даже поправился, но потом снова похудел. Иногда Янь Гэ заходил на стройплощадку к Жэнь Баоляну, чтобы отведать морковку с тушеной капустой, приготовленную Лю Юэцзинем. А готовил он ее вовсе не так, как Янь Гэ привык есть, когда жил впроголодь, и не так, как теперь готовил его личный повар. Раньше, когда кроме морковки с капустой на столе ничего не имелось, Янь Гэ не мог правильно оценить вкуса этих овощей. Теперь же, когда они попадали в руки его личного повара, они готовились столь деликатно – в сотейничке, при специальном температурном режиме, – что притрагиваться к ним казалось кощунством. И только столовская еда, приготовленная в огромной жаровне и в большом количестве, упаренная, с пылу с жару, размякшая, с душком рабочего люда, да еще и вместе с двумя горячими пампушечками или рисом была настоящим праздником не только для желудка, но и для души. Но вот заведующий канцелярией Лао Линь, работавший в подчинении у начальника Цзя, относился к плотоядным и овощей не признавал. Он питался мясом, крабами, омарами, трепангами, морскими ушками и акульими плавниками. Поэтому, если Янь Гэ случалось приглашать его в ресторан, он выбирал места, где подавали мясные или морские деликатесы. Видимо, Лао Линь просто ими еще не переболел. Сегодня же, когда мужчины выбирали место встречи, они оставили в стороне морские деликатесы. Дело в том, что Лао Линь только что отобедал морской кухней, поэтому они решили пойти в ресторан-самовар, ведь там в основном были мясные блюда. Так что, усевшись за стол, Лао Линь стал налегать на мясо, а Янь Гэ выуживал из бульона овощи.