Гилберт Честертон - Профиль Цезаря

– Разумеется, поверхностный человек сначала подумал бы о брате из Австралии, который уже попадал в дурную историю, а теперь неожиданно вернулся и который как раз может выбрать себе гнусных сообщников, – сказал Фламбо. – Но я не понимаю, каким образом он мог оказаться замешанным в этом деле, если только…

– Если что? – терпеливо спросил его спутник.

Фламбо понизил голос:

– Если только ее возлюбленный тоже не причастен к этому и не является главным злодеем. Австралиец знал, что Хоукер хочет заполучить монету, но я не представляю, как он узнал, что это произошло на самом деле, если только сам Хоукер не подал условный знак ему или его сообщнику на берегу.

– Верно, – с уважением согласился священник.

– Вы обратили внимание на другую вещь? – энергично продолжал Фламбо. – Этот Хоукер слышит, как оскорбляют его возлюбленную, но ничего не делает, пока не поднимается на вершину песчаного холма, где он может выйти победителем в инсценированной драке. Если бы он ударил сообщника на скользком волноломе, то мог бы случайно покалечить его.

– Тоже верно, – кивнул отец Браун.

– Теперь начнем сначала. Для самоубийства достаточно одного человека, для убийства нужны двое, но для шантажа нужно иметь как минимум троих.

– Почему? – мягко спросил священник.

– Но это же очевидно! – воскликнул его друг. – Одного человека шантажируют, другой угрожает разоблачением, но должен быть по крайней мере еще один, которого ужаснет это разоблачение.

– Вы пропустили один логический шаг, – сказал священник после долгой задумчивой паузы. – В идеальном случае нужны три человека, но в качестве действующих лиц достаточно двоих.

– Что вы имеете в виду? – спросил его собеседник.

– Почему бы шантажисту не угрожать жертве собственным положением? – тихо спросил Браун. – Допустим, жена становится убежденной трезвенницей, чтобы заставить мужа скрывать его походы в пивную, а потом измененным почерком пишет ему письма, где угрожает рассказать обо всем его жене. Разве это не сработает? Предположим, отец запрещает сыну играть в азартные игры, а потом, выследив его в замаскированном виде, угрожает юноше собственной родительской строгостью? Предположим… Но вот мы и на месте, друг мой.

– Господи! – воскликнул Фламбо. – Но вы же не думаете…

Энергичная фигура сбежала по ступенькам крыльца, и в золотистом свете фонаря они увидели профиль, безошибочно похожий на изображение с римской монеты.

– Мисс Карстерс не хотела заходить в дом до вашего прихода, – без церемоний сказал Хоукер.

– Вам не кажется, что ей лучше пока оставаться снаружи, где она будет под вашей защитой? – доверительным тоном спросил Браун. – Видите ли, мне кажется, вы уже обо всем догадались.

– Да, – ответил молодой человек, понизив голос. – Я догадался еще на пляже, а теперь знаю точно. Поэтому я и ударил его там, где он мог приземлиться на мягкий песок.

Взяв ключ у девушки, а монету – у Хоукера, Фламбо со своим другом вошел в пустой дом и сразу же направился в гостиную. Там не было никого, кроме человека, которого отец Браун видел из окна таверны. Теперь он стоял у стены, как будто припертый к ней; он выглядел точно так же, если не считать того, что снял черное пальто и теперь носил бурый халат.

– Мы пришли, чтобы отдать эту монету ее владельцу, – вежливо сказал отец Браун и протянул монету человеку с кривым носом.

Фламбо закатил глаза.

– Это нумизмат? – поинтересовался он.

– Это мистер Артур Карстерс, – твердо сказал священник. – И он собирает монеты довольно необычным образом.

Лицо мужчины так ужасно побледнело, что скособоченный нос казался отдельным комичным дополнением к его внешности. Тем не менее он заговорил. И в его словах зазвучало достоинство отчаявшегося человека.

– Тогда вы увидите, что я не утратил всех семейных качеств, – сказал он, быстро повернулся и прошел во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь.

– Остановите его! – крикнул отец Браун, отскочив в сторону и едва не налетев на стул. Со второго мощного рывка Фламбо распахнул дверь, но было уже поздно. В мертвой тишине Фламбо подошел к телефону и вызвал врача и полицию.

На полу валялась пустая лекарственная склянка. На столе лежало тело мужчины в буром халате среди лопнувших и прорвавшихся пакетов из бурой оберточной бумаги, откуда высыпались не римские, а вполне современные английские монеты.

Священник поднял монету с бронзовым профилем Цезаря.

– Это все, что осталось от коллекции Карстерсов, – сказал он.

После небольшой паузы он продолжал с еще большей мягкостью, чем обычно:

– Жестокий отец составил несправедливое завещание, и, как видите, сын все-таки затаил обиду. Он возненавидел доставшиеся ему римские деньги и возлюбил настоящие деньги, в которых ему было отказано. Он не только распродавал коллекцию по частям, но постепенно опускался к самым низменным способам заработка и дошел до шантажа членов собственной семьи. Он шантажировал своего брата, вернувшегося из Австралии, за незначительное и уже забытое правонарушение (поэтому он взял кеб до Уэгга-Уэгга в Путни). Он шантажировал свою сестру за кражу, которую сам же подстроил и только сам мог заметить. Кстати, этим объясняется ее сверхъестественная догадка, когда она увидела его вдалеке на песчаных дюнах. Сама фигура и походка, даже в отдалении, чаще позволяют распознать человека, чем загримированное лицо с близкого расстояния.

Наступила очередная пауза.

– Что ж, – проворчал сыщик. – Великий нумизмат оказался всего лишь обычным скрягой.

– Так ли уж велика разница? – спросил Браун все тем же странным мечтательным тоном. – Разве то, что плохо для скупца, не так же плохо для нумизмата? Разве что… «Не сотвори себе кумира и никакого изображения… не поклоняйся им и не служи им, ибо Я…» [2]Но нужно посмотреть, как там поживают наши бедные молодые люди.

– Думаю, несмотря ни на что, они поживают очень хорошо, – отозвался Фламбо.

Положение обязывает (фр.).

Втор. 5, 8–9.