Рональд Нокс - Убийство на виадуке

– А как же воротнички и носки? Ведь никто не предан одной конкретной марке воротничков настолько, чтобы…

– А это для отвода глаз. Давенант делал вид, будто бы укладывает вещи перед отъездом, поэтому ему пришлось взять с собой и одежду, а не только принадлежности для бритья.

– Но как же быть с полотенцем и мылом? Уж они-то совсем необязательны для полноты иллюзии!

– Нет, их роль гораздо важнее. У Давенанта – неужели не помните? – брови гораздо темнее, чем у Бразерхуда. Это впечатление достигается очень просто с помощью краски. Но ее надо чем-то смыть, а в поездах, идущих с малой скоростью, проходных коридоров нет.

– Да, но послушайте, – продолжал возражать Ривз, – зачем ему понадобилось брать все эти вещи с собой в понедельник? Ведь исчезнуть он должен был во вторник, или, скорее, в среду: место в спальном вагоне было забронировано на среду.

– Не думаю, что он собирался провести ночь вторника в Хэтчерис. Он уже перебрался в другое место – полагаю, в Лондон, – а в Пастон-Уайтчерч якобы за оставленными вещами приезжал на самом деле для того, чтобы продемонстрировать нам: он не Бразерхуд, а другой человек.

– В таком случае еще один момент, – произнес Мерриэтт. – Сожалею, но это нечто вроде профессионального возражения. Возможно ли, чтобы человек, который на самом деле придерживается атеистических взглядов, удосужился каждое воскресенье ходить к мессе в Пастон-Бридж? Видите ли, Давенант был пунктуален в этих посещениях. Или же, если исходить из предположения, что на самом деле он католик, мог ли он заставить себя проповедовать атеистические учения на деревенской площади?

Кармайкл поморщился.

– Увы, Мерриэтт, вы чересчур доверчивы. Неужели вы не поняли, что он был католиком и трудился на благо своей церкви, настраивая жителей деревни против вас и ваших учений? Неужели не ясно: если бы ему удалось сделать из ваших прихожан атеистов, тогда священнику из Пастон-Бридж было бы легче обратить их в католичество?

– По сути дела, – заметил Гордон, – отсюда следует вот что: нам надо искать преступника. Что толку искать Давенанта?

– В этом случае вы погнались бы за призраком, – ответил Кармайкл.

Коронерское расследование было проведено на следующий день (то есть днем в четверг) в школе Пастон-Уайтчерча. Сидя в ожидании, когда придет его черед давать показания, Ривз обнаружил, что в нем, как обычно бывает в такие моменты, почти всецело преобладают неуместные чувственные ощущения. В классной комнате присутствовал своеобразный запах, по непонятной причине неизменно напоминающий про мел и чернила. Снаружи в открытые окна врывались пыхтение и ворчание автомобилей и мотоциклов. По стенам были развешаны неизбежные изображения животных, похожие на эмблемы чуждых тотемистических культов. Картинка напротив Ривза была очень крупно подписана: «СВИНЬЯ – МЛЕКОПИТАЮЩЕЕ», как будто для того, чтобы развеять у юных школьников даже малейшие сомнения в том, что же такое на самом деле свинья. На партах красовались вырезанные и написанные чернилами имена; особенно интригующе выглядела подпись «Г. Прешес» [14]– откуда у жителей провинции такие имена? И почему в лондонском телефонном справочнике их встречается так мало? У Кармайкла наверняка есть теория на этот счет…

Вот такие мысли вяло шевелились у Ривза в голове как раз в те минуты, когда он считал своим долгом принять важные решения. Что сказать, когда его вызовут давать показания? Намекнуть ли на то, что он подозревает нечестную игру, или пусть лучше полицейские дойдут до этого своим умом, без посторонней помощи? А если все-таки высказать свои подозрения, стоит ли упоминать про мяч для гольфа, найденный на насыпи? А если его спросят, как он провел время между моментом обнаружения трупа и приездом полиции? Ривз жалел, что не успел обсудить эти вопросы заранее с Гордоном – или это был бы заговор с целью помешать правосудию? Так или иначе, он с нетерпением ждал, когда закончатся предварительные действия по делу.

Когда же Ривза наконец вызвали, он обнаружил, что никто и не собирается выяснять его мнение по каким-либо теоретическим вопросам, и действительно, ему ни разу не представилось возможности хотя бы словом упомянуть о впечатлении, которое оставило у него рассматриваемое дело. Ривза спросили лишь о том, когда именно он нашел труп (этот вопрос порядком озадачил его) и в какой позе этот труп лежал. Вместо того чтобы раскритиковать за уничтожение улик в процессе переноски трупа, Ривза поблагодарили за то, что труп был убран с прежнего места. В целом судебные процедуры поразили его странной непродуманностью в том, что касалось раскрытия тайны. Скорее казалось, что общество производит некий торжественный акт очищения над останками покойного. Наконец Ривз сел на место, чувствуя себя (в том числе и благодаря атмосфере) в точности так, словно он вернулся в школу, был вызван провести синтаксический разбор, но не отрывка, который специально вызубрил, а соседнего, и справился с этой задачей лучше, чем мог рассчитывать. Это ощущение усилилось, когда поднялся Мерриэтт: тот по-прежнему изводился, опасаясь вердикта «самоубийство», и отвечал на вопросы, которые ему задавали, путано и наобум, совсем как школьник, пренебрегший соблюдением такой условности, как выполнение домашних заданий.

Безусловно, героиней дня стала миссис Брэмстон. Коронер оказался не готов к встрече с ней, а она, воспользовавшись тем, что он застигнут врасплох, обрушила на него поток беспорядочных сведений, о которых он не спрашивал и слышать которые не желал. Затем пришла очередь незнакомых людей – из лондонской конторы Бразерхуда, из страховой компании, представителей кредиторов, а также представителей железнодорожной компании, подолгу распространявшихся о том, что по чистой случайности вывалиться из поездов их компании невозможно. В сущности, никому из них, по-видимому, не было ровным счетом никакого дела как до обезображенного храма человеческой души, лежащего в соседней комнате, так и до того, взывает оно к небесам об отмщении или нет. Значение имели лишь два момента: будет ли платить страховая компания и причитается ли компенсация с железнодорожной компании. Как выяснилось, у Бразерхуда не было в этом мире ни родных, ни друзей, поэтому, пожалуй, не удивительно, что его смерть сочли самоубийством. Однако и Мерриэтта избавили от сомнений и опасений: в последнее время в конторе замечали, что Бразерхуда что-то беспокоит, он жаловался на головные боли и даже как-то раз прикрикнул на лифтера: «Да отойдите же с дороги, черт бы вас побрал». Он покончил с собой явно по причине душевной болезни, поэтому ничто не мешало Мерриэтту организовать похороны.