Дэвид Моррелл - Инспектор мертвых

Отец Колина был крепким широкоплечим мужчиной с волевым лицом. Спасаясь от нищеты, он вывез семью из Ирландии, и Колин даже не сомневался, что отец сумеет защитить их от любых трудностей, которые подстерегают на жизненном пути. Но сейчас он вдруг заметил, что грудь отца ввалилась, плечи ссутулились, а лицо осунулось.

Они заночевали прямо на улице, а утром снова напились из колонки и постарались отмыть от грязи руки и лица. Пригладив ладонями мокрые волосы, они поспешили в Ньюгейтскую тюрьму, где сотни людей уже дожидались приемных часов перед зловещими железными воротами.

– Старина Гарри и так простужен, а теперь его посадили в холодную камеру, – говорила одна женщина другой. – Не знаю, выдержит ли он, если его упекут надолго.

– Когда судебное слушание?

– Мне никто не сказал.

Ворота открылись, и толпа хлынула внутрь.

– Как мне увидеться с женой? – спросил отец Колина у охранника.

– Ступайте туда.

Понадобилось больше часа, чтобы сотни людей переговорили с одним-единственным служащим, который отдавал указания охранникам, кого из заключенных вызвать.

– Кэтлин О’Брайен. Так, кража в магазине. Дело плохо.

Когда привели мать Колина, охранник объявил, что до конца приемного времени осталось всего полчаса. Темную комнату с сырыми каменными стенами заполнял гул множества торопливых разговоров. Посетителей от заключенных отделяла ограда, не позволявшая прикоснуться друг к другу.

Мать была очень бледна.

– Я ничего не крала. Барбридж посмотрел на мое вязанье, сказал, кофты ему не нужны, и сунул их обратно в корзину. А когда я выходила, вдруг закричал, что я украла у него сорочку. Констебль обыскал корзину и нашел сорочку под кофтами. Понятия не имею, как она могла там оказаться!

– Я выясню, – пообещал отец. – Клянусь, я вытащу тебя отсюда.

– В камере так холодно. Меня держат вместе с четырьмя другими женщинами, три из них больны. Я стараюсь забиться в уголок подальше от них.

– Охранники вас кормят?

– Похлебка и черствый хлеб. А как там Эмма и Рут?

– Они…

– Приемное время закончилось! – объявил охранник.

Самым незабываемым из всех наших приключений стал ужин с королевой Викторией и принцем Альбертом.

Отец предпочел бы пойти в дом судьи и осмотреть трупы, но я настаивала на том, что в последний раз мы ели двенадцать часов назад. Без расположения и гостеприимства лорда Палмерстона приходилось полагаться на везение в поисках хлеба насущного, а королевское приглашение было поистине огромной удачей. Оно обещало роскошную трапезу, которая к тому же ничего бы нам не стоила.

В конце концов все решило мое непреклонное: «Я голодна».

Пока полицейский фургон вез нас к Букингемскому дворцу, отец скорбно вглядывался в падающий снег и поглаживал бутылочку с лауданумом, точно та была амулетом. Но печаль в его глазах говорила, что волшебный талисман давно утратил силу.

– Сержант Беккер упомянул, что на судье были коньки, – отрешенно произнес отец.

– Да, и это внушает еще больший ужас, – ответила я. – Его застигли врасплох, в ту минуту, когда он веселился, словно ребенок.

Отец отвернулся от окна и уставился на флакон, будто череп и скрещенные кости на этикетке были иероглифами, расшифровав которые можно узнать тайны Вселенной.

– Судью не застигли врасплох. Не случайно его жену убили в то же самое время. Эти события связаны друг с другом.

Убийца проник в дом судьи тем же образом, что и к лорду Косгроуву. Затем он впустил своих подручных, ибо здесь явно не обошлось без помощи той самой «Молодой Англии», чье название написано на бумаге, найденной на теле жертвы.

Отец продолжал сосредоточенно смотреть на лауданум и, казалось, просто повторял слова, которые нашептывал голос, слышимый лишь ему одному. Он словно находился не рядом со мной, а на зыбкой границе между миром живых и миром мертвых.

– Быть может, сэра Хокинса вынудили поехать в парк, угрожая смертью его супруге. Она, конечно, все равно была обречена, но судья ухватился за отчаянную надежду. Он делал вид, что увлечен катанием на коньках, хотя и понимал всю тщетность своих усилий. Вокруг веселились люди, а его ужас только возрастал с каждой минутой, однако, тревожась за благополучие жены, сэр Хокинс не решался позвать на помощь. – Отец помолчал, потом мрачно кивнул, будто соглашаясь с голосом у себя в голове. – В подходящий момент его заставили упасть на лед. Преступник склонился над ним с видом доброго участия и перерезал горло. А в карман подбросил записку. И помимо того, оставил негласное послание всему городу: «Ни в людном парке, ни в церкви – вы нигде больше не будете в безопасности».

– Ты как будто сам присутствовал там.

– Нынче ночью мне должно присниться, что это я перерезал горло судье. Как жаль, что пятьдесят лет назад я не устоял перед чарами опиума.

Под неприветливыми взглядами дворцовой охраны мы выбирались из полицейского фургона. Глядя на наши старые пальто, нас, наверное, приняли за клерков или даже за арестованных, которых по необъяснимым причинам решили освободить возле дворца.

Следуя примеру лорда Палмерстона, я обратилась к привратнику:

– Меня зовут мисс Эмили Де Квинси. Это мой отец – мистер Томас Де Квинси. Ее величество ожидает нас к ужину.

Недоуменное выражение тут же покинуло лицо стража. Вероятно, королева и в самом деле ждала нас, потому что он тут же вытянулся в струнку и быстро препроводил нас к гвардейцу у главного входа, который, в свою очередь, передал нас следующему. На этот раз обошлось без полузабытых коридоров и дальних лестниц. Напротив, путь вел через парадную часть дворца, убранную с невиданной роскошью. Отец оглядывался вокруг со все возрастающим удивлением, словно попал в опиумный сон.

Эскорт доставил нас к Парадной лестнице, чье название соответствовало ей в полной мере. Под сверкающей люстрой в ярко освещенном холле я, оробев, взирала на два изящно изогнутых пролета, которые отделяли нас от еще одной поражающей воображение анфилады. Дивные бронзовые балюстрады украшал орнамент в виде переплетенных ветвей. Живописные фризы радовали глаз сменой времен года, а со стен строго смотрели портреты членов королевской семьи. Алый ковер превосходил мягкостью все те, по которым мне доводилось ступать прежде. Ошеломленная величием, я с содроганием отгоняла от себя воспоминания о лачугах, где приходилось ютиться нам с отцом.

Мы вошли в небольшой зал, где еще звучало эхо голосов гостей, прибывших раньше нас.

– Позвольте принять ваши пальто? – предложил лакей, но тут же у него на лице отразилось смятение: наши наряды более подходили для глубокого траура, чем для ужина во дворце.