Оливер Пётч - Крепость королей. Проклятие

Не задумываясь, Матис вскочил, схватился обеими руками за дубовый стол и опрокинул его. Стол оказался легче, чем он предполагал. Бокалы и пивные кружки со звоном полетели на пол. Присутствующие попадали и загомонили, началась неразбериха. Стражники, подступившие было к пастуху, спотыкались о стулья и лежащих на полу, бранящихся людей. Йокель быстро огляделся и, несмотря на горб, с необычайным проворством бросился к выходу. Путь ему по-прежнему преграждал Гесслер.

– Держите его! – кричал наместник. – Держите подонка, чтоб вас!

Он и сам с грехом пополам попытался схватить Йокеля за рукав, но тот увернулся и толкнул тщедушного наместника. Гесслер свалился в лужу из пива и вина. Когда он вскочил, берет съехал ему на лицо, а дорогая мантия была забрызгана грязью.

– Я тебя на костер отправлю, еретик! – вопил он беглецу вслед. – Тебя и твоих треклятых пособников! Спалю тебя, Богом клянусь!

Разъяренный наместник оглядел комнату и уставился на Матиса. Тот в ужасе отпрянул.

– Это ты! – закричал Гесслер. – Ты ему помог! Хватайте мальчишку!

И снова Матис среагировал, не задумываясь. Он увернулся от стражника, перескочил через аптекаря, причитавшего в поисках очков, и бросился к открытой двери. Там по-прежнему стоял Гесслер. Наместник попытался его схватить, но Матис оказался быстрее. В общем зале некоторые из стариков провожали его растерянными взглядами. Матис пробился к выходу, вылетел в переулок и ринулся к ручью. А за спиной продолжал вопить наместник:

– Держите мальчишку! Ни Йокель, ни он не должны ускользнуть. Или я сам в башне вас запру!

Матис огляделся в поисках укрытия. Сердце выпрыгивало из груди. Чтобы хоть немного перевести дух, он спрятался в первой попавшейся подворотне. И оттуда увидел Йокеля. Пастух прятался за нагруженной навозом телегой. От его былой самоуверенности не осталось и следа, он дрожал и, точно загнанный заяц, выглядывал из-за вонючей повозки. Заметив Матиса, пастух вздохнул с явным облегчением.

– Отвлеки их, парень! – прошептал он. – Давай, беги!

– Но… они ведь тогда меня схватят! – неуверенно возразил Матис.

– Ха, тебе-то они что сделают, сорванцу безусому? Надерут задницу в худшем случае, можешь мне поверить… – И снова голос у Йокеля зазвучал мягко и вкрадчиво, каким Матис привык его слышать. – А вот меня они на костер отправят, ты сам слышал. Хочешь ты этого, мальчик мой? Скажи, хочешь ты этого?

Матис молча помотал головой.

– Вот видишь! Тогда делай, что говорю, и беги, черт возьми! Я в долгу не останусь.

Матис засомневался, но, увидев исполненный мольбы взгляд пастуха, пустился бежать.

– Вон туда! Мальчишка туда побежал! Держите, хватайте же его!

Матис не поверил своим ушам. Пастух-Йокель во все горло зазывал стражников! Была ли это всего лишь уловка, чтобы отвлечь от себя преследователей? Или же мужество окончательно его оставило? Но на раздумья не было времени: за спиной уже послышались шаги. Не оглядываясь, Матис бросился в соседний переулок и опрокинул при этом несколько обтянутых кожей стоек. Наконец впереди показался ручей. Но справа и слева Матис, к своему ужасу, увидел бегущих стражников. Он в панике огляделся. Попробовать перепрыгнуть широкий ручей? Если до другого берега ему не хватит хотя бы пары сантиметров, то все пропало.

Матис лихорадочно размышлял. Тут на глаза ему попалось одно из мельничных колес. Оно медленно вращалось в мутной от помоев и фекалий воде. Матис собрал все мужество в кулак, после чего бросился к поросшему водорослями колесу и ухватился за одну из лопастей. Его начало медленно поднимать вверх, ледяная вода стекала на лицо и волосы. Оказавшись на самом верху, Матис осторожно выпрямился. Мгновение он еще мог обозреть со своего шаткого помоста весь город, а затем, как следует оттолкнувшись, прыгнул на другой берег. Стражники в изумлении остановились. Двое из них потянулись было за арбалетами, но Матис уже скрылся в тесном проулке.

Обгоняя озадаченных горожан, он бежал по узкой, извилистой тропе вдоль городской стены, пока не добрался до безлюдного закутка. Там, в увитой плющом стене, имелся лаз. Матис уже не раз выбирался через него из города после шести часов, когда запирались ворота. Сегодня этот лаз, возможно, спас его от тюрьмы. Или чего похуже.

Матис раздвинул поросль и полез через тесную дыру, пока не вывалился с другой стороны в ров, осушенный в этой части города. Куча зловонных отбросов обеспечила мягкое приземление. Не заботясь о своем внешнем виде, Матис вскочил на ноги, выбрался изо рва и припустил к дубовому лесу.

Только когда очертания города скрылись за деревьями, юноша почувствовал себя в относительной безопасности. Хотя он понимал, что чувство это обманчиво и долго не продлится. Неважно, что будет дальше, после сегодняшних событий жизнь его в прежнее русло уже не вернется.

Сам того не желая, Матис стал беглым мятежником.

– …и дома там выше самых высоких деревьев! Даже представить трудно. Элизабет говорит, будто в Кельне едят только серебряными ложками. Она сама была на каком-то празднике. Служанкой, конечно, но ложки своими глазами видела, поклясться может! А горшки и блюда, говорит, все из чистого золота…

Агнес закрыла глаза, а камеристка Маргарета все не умолкала. Они стояли в комнате Агнес, утренние лучи едва пробивались в окна. Время от времени девушка кивала, чтобы выказать притворный интерес, сама же при этом молча дожидалась, пока Маргарета снимет с нее кроваво‑красное льняное платье с окаймленными бархатом рукавами. Это было ее единственное дорогое платье. Филипп фон Эрфенштайн купил его у заезжего торговца из Фландрии и отдал за него целое состояние. Лишь в угоду отцу Агнес надевала его на богослужение, которое каждое воскресенье устраивали в тесном кругу в замковой часовне.

Так как отец Тристан, ее духовник, вот уже несколько недель пребывал в монастыре Ойссерталь, то его замещал молодой монах, который при виде Агнес неизменно начинал заикаться. Как и словоохотливость Маргареты, Агнес терпеливо дожидалась окончания богослужения, а мысли ее то и дело возвращались к странному сну. С тех пор прошло три дня, и нарядное платье снова напомнило ей о сновидении. Пышно одетые гости в парадном зале Трифельса, песни, да и сам сон – все казалось пугающе достоверным. В особенности юноша в кольчуге не желал покидать мыслей Агнес.

– В роще под липой приют наш старый…

– Элизабет говорит, что Кельн – самый большой город в мире! Куда ни шагни, всюду дома. Среди них можно даже заблудиться, как в лесу. Должно быть, кое-кто уже умер от жажды и голода, потому что не сумел отыскать свой дом…

Под нескончаемый словесный поток Маргарета осторожно расстегивала пуговицы из полированного рога и серебра. С тех пор как кузина Элизабет рассказала ей о далеком Кельне, где прислуживала в вормсской торговой конторе, Маргарета не знала других тем для разговора. В течение многих лет она служила камеристкой Агнес. Маргарета всего на пару лет была старше своей госпожи и прежде даже играла с ней в куклы. Но Агнес уже тогда считала ее глупой и болтливой. Дочь ткача из Анвайлера мечтала о верном и, главное, богатом супруге, который обеспечил бы ей лучшую жизнь, нежели роль служанки в продуваемой всеми ветрами крепости. Поэтому, когда речь заходила о Трифельсе, Маргарета не особо выбирала выражения.