Оливер Пётч - Крепость королей. Проклятие

Вертингену в его легком нагруднике, напротив, подняться было довольно просто. Он со стоном вскочил на ноги и тут же ударил лежачего рыцаря мечом. Клинок попал Эрфенштайну в сгиб руки. Часть зрителей в ужасе вскрикнула, другие торжествовали – в зависимости от сделанных ставок.

Черный Ганс отступил на шаг и с удовлетворением взглянул на извивающегося наместника под ногами. Из руки Эрфенштайна ручьем текла кровь. Вертинген улыбнулся, на мгновение поднял глаза к небу, словно в молитве, после чего занес меч для смертельного удара.

– Рогатому от меня привет, – прошипел разбойник.

Когда Черный Ганс обрушил на него меч, Эрфенштайн совершил нечто странное. Он не стал уворачиваться, а протянул к клинку руку и перехватил острое лезвие закованной в сталь ладонью. Меч, обрушенный с такой силой, резко остановился, и Вертинген издал изумленный возглас. Наместник резко дернул клинок, так что Вертинген покачнулся и в итоге рухнул прямо на противника. Он болезненно вскрикнул, после чего со стоном перекатился на бок.

Из живота его торчал охотничий нож Эрфенштайна.

По зрителям пронесся громкий ропот, некоторые ландскнехты издали облегченные возгласы. Теперь даже Шарфенек вскочил со скамьи.

– Браво! – воскликнул он и похлопал в ладоши. – Эрфенштайн, да вы нам настоящий спектакль устроили!

Тяжело дыша, оба рыцаря лежали на спинах друг подле друга. Из раны Вертингена лила кровь, грязь толстым слоем покрывала лицо, но разбойник еще двигался. Он вогнал меч в сырую, подернутую дымкой землю и пытался с его помощью встать. Однако и Эрфенштайн не лежал без движения. Старый наместник перекатился на живот и взялся за одну из воткнутых в землю пик. Взревев от боли и ярости, подтянулся на руках и, покачиваясь, встал на ноги, одним движением выдернул пику из грязи и шагнул к Вертингену. Тот по-прежнему тяжело дышал и, опустив голову, стоял на коленях посреди ристалища. Оба противника были на исходе сил.

Эрфенштайн перехватил пику и с криком вонзил ее Вертингену в основание шеи, так что древко с хрустом раскололось. Кровь веером хлынула из раны и забрызгала мокрую землю.

Эрфенштайн огляделся в поисках своего меча, лежащего неподалеку. Со стоном поднял его, взялся обеими руками за рукоять и шагнул к Вертингену.

– Ганс фон Вертинген, – просипел он. – Я… осуждаю тебя за все скверные деяния, что ты совершил в лесах Пфальца. За грабеж и насилие. За убийство моего стражника Себастьяна и казначея Мартина фон Хайдельсхайма. Я…

Ганс фон Вертинген изумленно поднял глаза.

– Я грабил, распутничал и убивал, – прохрипел он, тяжело дыша, – но твоего казначея, Филипп, я не трогал. Клянусь всем, что еще свято для меня!

Эрфенштайн в растерянности помедлил, но раздался раздраженный крик Шарфенека:

– Что вы медлите, Эрфенштайн? Покончите с этим, или я велю все-таки выпотрошить ублюдка.

– Богом клянусь, я… – повторил Черный Ганс.

– Я сказал, убейте его! – Лицо у графа стало белым, точно высеченное из мрамора. – Пора заканчивать это дурачество!

Эрфенштайн мрачно кивнул. Затем клинок его метнулся вниз и отсек Вертингену голову. Та откатилась на несколько шагов в сторону и остановилась с распахнутым ртом и глазами навыкате перед скамейкой графа.

Матис отвернулся. Он отошел на несколько шагов от лагеря, и там его вывернуло. А солдаты разразились радостными воплями.

Рамберг, 5 июня 1524 года

от Рождества Христова

Следующим утром хоронили убитых в деревне.

При штурме Рамбурга погибло более двадцати мужчин. А также три пожилые женщины, которых Вертинген держал в качестве служанок и проституток; в пылу боя их зарезали, как свиней. Хуже всего пришлось крестьянам Рамберга. Дома их по большей части были сожжены, поля разорены. Когда Матис стоял перед свежими могилами, которые ландскнехты вырыли в долине неподалеку от кладбища, женщины и дети смотрели на него заплаканными глазами. Многие семьи остались теперь без отцов и кормильцев, посевы уничтожены. В ближайшую зиму самые слабые из них умрут голодной смертью. У одной из женщин в привязанном за спиной свертке заплакал младенец. Матис почувствовал, как у него сжалось сердце.

– Чем же провинились эти люди, что пришлось их так наказать? – тихо спросил он скорее самого себя.

Юноша стоял немного поодаль от могил и смотрел, как крестьяне вместе молились за своих близких.

Ульрих Райхарт рядом с ним безразлично пожал плечами:

– Они связались не с тем феодалом.

– Но у них не было выбора… – Матис покачал головой, не сводя глаз с оборванцев у могил; некоторые бросали в ответ злобные взгляды. – Им нельзя покидать своих наделов, таков закон! Даже если им захочется пожениться с кем-то из другого селения, приходится сначала испросить разрешения у феодала. Даже помирают под его надзором!

– И все же дела их не так плохи, как у тех, – проворчал Райхарт и кивнул в сторону выжженных развалин.

На крепостных зубцах были выставлены головы Вертингена и его солдат. Вымазанные смолой, они еще долго будут служить устрашением для других, пока вороны не склюют их все без остатка.

– Так уж устроен мир, – продолжал Ульрих. – Крестьяне пашут, священники молятся за спасение душ, а рыцари воюют друг с другом. Всегда так было.

– Но оставаться так не должно. Крестьяне тоже могут воевать.

Старый орудийщик рассмеялся:

– Только при отце такого не говори! Он до сих пор рыцарей считает посланниками небес. Ну да, может, он и сам скоро перед…

Он осекся, заметив, как онемело лицо у Матиса.

– Прости, – сказал он и прокашлялся. – Я не хотел…

– Все в порядке. Эй, стойте! Не так быстро!

Матис резко развернулся и поспешил на помощь солдатам, которые нагружали повозки и готовились к отъезду. Забинтованная нога еще болела, но орудийщик не обращал на это внимания. С мрачным видом он взялся за одну из веревок, с помощью которых ландскнехты поднимали на телегу разбитую Толстушку Хедвиг. Даже в таком виде это произведение искусства стоило приличных денег.

Матис старался не думать ни о чем, кроме работы. Вот уже несколько дней он не вспоминал о больном отце. Теперь же его вдруг охватил невыразимый страх, что старик мог в это время умереть, не благословив сына на прощание. Неужели и он, подобно этим крестьянам, будет скорбно и беспомощно подбирать слова, которые все равно останутся неуслышанными?.. Тяжелый труд, возня с упрямыми волами – все это немного его отвлекло.

– Упрямая скотина! Хуже моей дочери!

Это Филипп фон Эрфенштайн в ярости вцепился в рога волу, запряженному в первую повозку. Правая рука его была перевязана, и сам он немного хромал. Но в схватке с животным позабыл обо всем, чем заслужил сердитый взгляд отца Тристана, который всего пару часов назад осматривал рыцаря. Покачав головой, монах подошел к Матису, воскликнув: