Сара Джио - Соленый ветер

– Да. Уэстри Грина.

Медсестра повернулась ко мне. Ее глаза сузились:

– А вы?

– Анна. Анна Келлоуэй.

– Ну, – она многозначительно посмотрела на Мэри, потом со вздохом обернулась на койки с солдатами, – не уверена, что… Но я посмотрю.

Когда она ушла, я повернулась к Мэри:

– Не понимаю. Почему она ведет себя так странно?

Мэри окинула взглядом помещение, явно избегая смотреть мне в глаза.

– Мэри, – взмолилась я, – что случилось?

– Давай присядем, – сказала она и подвела меня к ближайшей скамейке. Над головой стучали часы, и каждая секунда была словно пытка.

– Когда я звонила, то знала еще не обо всем. Я не знала, что Уэстри…

Мы подняли взгляд, услышав приближающиеся шаги. Я с изумлением узнала знакомое лицо.

– Китти! – воскликнула я, вскакивая на ноги. Несмотря на прошлое, я была готова заключить в объятия старую подругу, подарить ей любовь и прощение. Но мгновенно остановилась, встретившись с Китти взглядом – она смотрела на меня как на чужого человека.

– Привет, – сухо поздоровалась она.

Мэри поднялась и встала рядом со мной.

– Китти, Анна проделала долгий путь, чтобы увидеться с Уэстри. Надеюсь, мы сможем ее к нему отвести.

Китти нахмурилась:

– Боюсь, это невозможно.

Я покачала головой и часто заморгала – глаза защипало от слез.

– Почему, Китти? – воскликнула я. – Он тяжело ранен? Без сознания?

Китти посмотрела на помолвочное кольцо, и я пожалела, что не сняла его. Пришла сестра, которая здоровалась с Мэри, и в знак поддержки встала рядом с Китти. Что они от меня скрывают?

– Китти, – взмолилась я, – что случилось?

– Прости, Анна, – холодно ответила она, – боюсь, Уэстри не хочет тебя видеть.

Предметы вокруг потеряли очертания, я вцепилась в руку Мэри. Боже мой. Я проделала долгий путь из Сиэтла, стою в нескольких футах от него, и он не хочет меня видеть?

– Не понимаю, – запнулась я, чувствуя, как к желудку подкатывает тошнота, – я только хотела…

Китти сложила ладони и повернулась к пациентам.

– Мне очень жаль, Анна, – бросила она, уходя. – Всего хорошего.

Я наблюдала, как она пересекла комнату, повернула направо и исчезла за занавеской.

– Пойдем, Анна, – прошептала Мэри и взяла меня за руку, – прости меня, милая. Зря я тебя привела. Нужно было предупредить…

– О чем? – воскликнула я. – Что лучшая подруга не даст мне увидеться с единственным человеком, которого я люблю?

Слова повисли в воздухе, и я сама удивилась их несомненной искренности. Я могу отдать Герарду руку, но сердце принадлежит только Уэстри. Я вырвалась из рук Мэри.

– Нет, – твердо сказала я.

Я прорвалась в комнату к раненым. Приглушенные звуки переросли в стоны, крики, смех. Разнообразие окружающих нас эмоций сводило с ума.

Я быстро прошла вдоль коек, вглядываясь в лица. Некоторые раненые смотрели на меня с интересом, другие просто пялились перед собой. Где он? Если я найду его и загляну в глаза, что он скажет? Он еще меня любит? Я не позволю Китти встать между нами. Не позволю ей принимать решения за Уэстри. Я взволнованно неслась между ранеными, надеясь, что вот-вот увижу ореховые глаза, завоевавшие мое сердце на острове.

Вскоре я обошла все койки, но Уэстри так и не нашла. Лихорадочно оглядев этаж, я вспомнила, куда скрылась Китти. Может, он там, внутри? Сжав медальон, я пересекла комнату и остановилась перед полосатой серо-белой занавеской. Может, меня отделяет от Уэстри лишь этот кусочек ткани?

Трясущимися руками я отодвинула краешек занавески и заглянула внутрь. Четыре койки, все заняты. Я тихо охнула, различив лицо солдата на дальней койке.

Уэстри.

Я почувствовала слабость в ногах. Похудевший, с щетиной на подбородке, но все такой же безупречно красивый. Я хотела отдернуть занавеску, но быстро остановилась, увидев, что к его кровати приближается Китти. Она пододвинула стул и любовно протерла его лицо влажным полотенцем, а потом положила руку на лоб. Он глянул на нее с улыбкой, от которой у меня загорелись щеки.

Кто-то прикоснулся к моей талии, и послышался голос Мэри:

– Анна, не мучай себя. Отпусти его.

Я покачала головой.

– Но Уэстри мой! – заплакала я, опустив занавеску и положив голову на плечо подруге. – Как она могла? Как могла, Мэри?

Мэри взяла меня за подбородок и протерла лицо розовым платком.

– Мне очень жаль, милая. Идем отсюда.

Я дошла с ней до лифта, но потом остановилась, залезла в сумочку, достала листок бумаги и ручку и села на скамейке.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила Мэри.

Вскоре я встала и протянула ей сложенный вдвое листок бумаги:

– Завтра, когда я уеду, можешь передать это Уэстри?

Мэри взяла бумажку и с сомнением посмотрела на нее.

– Китти перехватит любое мое письмо, – продолжила я. – Ты – моя единственная надежда.

– Ты уверена, что хочешь сказать ему что-то?

Я кивнула:

– Мне нужно, чтобы он это прочитал.

– Тогда я обязательно передам, – заверила она, но что-то в ее интонации меня смутило. – Завтра утром у меня смена. Попробую передать.

– Обещаешь?

– Да, – мягко ответила она. В голосе прозвучала усталость. – Сделаю все, что смогу.

Сиэтл не помог мне забыть Уэстри. С того дня в Париже прошло больше месяца, но даже привычная домашняя жизнь и скорая свадьба не могли изгнать из моих мыслей и моего сердца Уэстри. Я подскакивала при каждом телефонном звонке и утром сидела у окна, нетерпеливо ожидая почты. Прочитав записку, переданную Мэри, он обязательно напишет или позвонит. Но почему он не пишет?

Однажды во вторник, тихим утром, когда мы с Максин собирались в город, зазвонил дверной звонок. Я бросила сумочку, из нее выпала помада и закатилась под кровать.

– Я открою, – крикнула я Максин.

Возле передней двери стоял почтальон.

– Доброе утро, мадам. Мисс Келлоуэй?

– Да это я.

Он протянул мне маленький конверт.

– Вам телеграмма, – с улыбкой сообщил он. – Из Парижа. Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Я быстро расписалась и побежала наверх, к себе в комнату. Заперев дверь, я разорвала конверт. Внутри лежал желтый листок бумаги. Пять машинописных строк. Я подошла к окну и глубоко вздохнула:

«Рано вернулись из поездки ТЧК

Мэри мертва ТЧК

Повесилась утром 18 сентября ТЧК

Эдвард разбил ей сердце ТЧК

С любовью и пожеланием счастья из

Европы Стелла ТЧК»

Я долго смотрела на листок, пока не оправилась от шока. Нет! Только не Мэри. Не ты, Мэри. Я вспомнила печаль в глазах, ее сомнения. Ей выпало больше боли, чем может вынести женщина, но закончить все так? Как она могла? По щекам заструились слезы, я скомкала телеграмму и бросила на пол.

Вдруг меня осенило. Господи, когда она повесилась? Я подняла листок бумаги. 18 сентября. Нет. Нет, не может быть.