Артур Дойл - Лучшие классические детективы в одном томе (сборник)

Мисс Рэчел, находясь в безопасности в Англии, с восторгом слушала о той опасности, которая грозила бы ей в Индии. Тараторки были в еще большем восторге, они шумно побросали ножи и вилки и громко закричали:

– О, как интересно!

Миледи заерзала на стуле и переменила разговор.

По мере того как подвигался обед, я примечал мало-помалу, что этот праздник удался далеко не так, как предыдущие.

Припоминая теперь день рождения и то, что случилось позже, я почти готов думать, что проклятый алмаз навел уныние на все общество. Я потчевал их вином и, будучи привилегированным лицом, следовал вокруг стола за теми кушаньями, которых брали мало, и шептал гостям:

– Пожалуйста, попробуйте, я знаю, что это вам понравится.

В девяти случаях из десяти они пробовали из уважения к старому оригиналу Беттереджу, – так угодно было им именовать меня, – но все напрасно. Разговор не клеился, и даже мне делалось не по себе. А когда кто-нибудь заговаривал, то всегда как-то некстати. К примеру, мистер Канди, доктор, более обыкновенного наговорил неловкостей. Вот вам один образчик, и вы поймете, что ́ я должен был чувствовать, стоя у буфета, – я, который всем сердцем желал успеха празднику.

Среди дам, присутствовавших за обедом, была почтенная миссис Тридголл, вдова профессора. Эта добрая дама беспрестанно говорила о своем покойном муже, никогда не сообщая посторонним о том, что он уже отошел в лучший мир. Я полагаю, она была уверена, что каждый мало-мальски образованный англичанин должен это знать. В одну из наступивших заминок в разговоре кто-то упомянул о сухом и довольно неприятном предмете – об анатомии человеческого тела; тотчас же добрая миссис Тридголл завела речь о своем покойном муже, не упоминая, что он умер. Анатомия, по ее словам, была любимым занятием профессора в часы досуга. К несчастью, мистер Канди, сидевший напротив и ничего не знавший о покойном джентльмене, услышал ее. Будучи чрезвычайно вежлив, он воспользовался этим случаем, чтобы тотчас же предложить профессору свои услуги по части анатомических досугов.

– В хирургической академии получено несколько замечательных скелетов, – сказал мистер Канди через стол своим громким, веселым голосом. – Я очень советую профессору, сударыня, посмотреть их, когда у него найдется свободный часок.

Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает булавка. Гости (из уважения к памяти профессора) сидели в гробовом молчании. Я в это время стоял за стулом миссис Тридголл, потчуя ее рейнвейном. Она опустила голову и проговорила тихим голосом:

– Мой возлюбленный супруг скончался.

К несчастью, мистер Канди не услыхал ее слов и, нисколько не подозревая истины, продолжал через стол еще громче и вежливее прежнего:

– Может быть, профессору неизвестно, что с карточкой члена академии он может бывать там каждый день, кроме воскресенья, от десяти до четырех часов?

Мисс Тридголл уткнула лицо в кружева на груди и повторила еще тише торжественные слова:

– Мой возлюбленный супруг скончался!

Я мигал мистеру Канди через стол. Мисс Рэчел толкала его под руку. Миледи бросала на него невыразимые взгляды. Совершенно бесполезно!

Он продолжал с добродушием, которого никак нельзя было остановить:

– Я был бы очень рад послать профессору мою карточку, если вы сообщите мне его адрес.

– Его адрес, сэр, – могила! – сказала миссис Тридголл, вдруг выйдя из терпения и заговорив с такой яростью, что рюмки забренчали. – Профессор скончался десять лет назад!

– Господи! – сказал мистер Канди.

Исключая тараторок, которые захохотали, такое уныние распространилось во всем обществе, будто все готовы были убраться вслед за профессором и, подобно ему, взывать из могилы.

Но довольно о мистере Канди. Остальные гости вели себя так же неподобающе, как и доктор. Когда им следовало говорить, они не говорили, а когда заговаривали, то все невпопад. Мистер Годфри, обычно столь красноречивый на трибуне, решительно не желал проявлять себя в частном обществе. Сердит он был или сконфужен после своего поражения в цветнике, я сказать не могу. Он приберегал все свое красноречие для ушей сидевшей с ним рядом дамы, члена нашей семьи. Она была участницей его комитета, особой весьма достойной, с торчащими ключицами и с большим пристрастием к шампанскому, – как вы понимаете, она любила его сухим и в большом количестве.

Я стоял за их спиной возле буфета и могу засвидетельствовать, что общество лишилось очень назидательного разговора, который я слушал, откупоривая пробки, разрезая баранину и прочее, и прочее. Что именно говорили они о благотворительных делах, я не слышал. Но, когда я начал прислушиваться к ним, они уже давно перестали рассуждать о женщинах, разрешающихся от бремени, и о женщинах, спасаемых от бедности, и перешли к более серьезным предметам. Религия (как я понял из их слов, откупоривая пробки и разрезая мясо) означает любовь. А любовь означает религию. А земля была небом, несколько обветшалым. А небо было землей, несколько подновленной. На земле живут довольно порочные люди, но зато, искупая это, на небе все женщины будут членами обширного комитета, где никто никогда не ссорится, а мужчины, в виде ангелов-распорядителей, будут исполнять веления женщин. Прелестно! Прелестно! Но почему же мистер Годфри лишил остальное общество такой интересной беседы?

Вы, может быть, думаете, что мистер Фрэнклин постарался расшевелить общество и сделать вечер приятным?

Ничуть не бывало! Он совершенно оправился и был в самом веселом расположении духа; я подозреваю, что Пенелопа сообщила ему, как с мистером Годфри обошлись в цветнике. Но о чем бы он ни заговаривал, в девяти случаях из десяти он выбирал неловкую тему или обращался не к тому, к кому следовало, и кончилось тем, что одних он оскорбил, других озадачил. Его заграничное воспитание – эти французская, немецкая и итальянская стороны его, о которых я упоминал выше, – обнаружилось самым неблагоприятным образом за гостеприимным столом миледи.

Что вы думаете, например, по поводу его рассуждения о том, как далеко может зайти замужняя женщина в своем расположении к постороннему мужчине? Все это он с французским остроумием растолковывал незамужней тетке фризинголлского викария! Что вы скажете, когда он, уклонившись в немецкую сторону, объявил одному из землевладельцев, великому авторитету по части скотоводства, говорившему о своей опытности в разведении быков, что опытность, строго говоря, ничего не стоит и что надлежащий способ разводить быков состоит в том, чтобы углубиться в самого себя, развить идею образцового быка и таким способом произвести его на свет? И, наконец, какого вы мнения о следующем его выпаде: когда у депутата нашего графства, разгорячившегося за сыром и салатом по поводу распространения демократизма в Англии, вырвались следующие слова: «Если мы лишимся старинной защиты наших прав, мистер Блэк, что же у нас останется, позвольте вас спросить?» – мистер Фрэнклин ответил с итальянской точки зрения: