Лиза Гарднер - Опасное положение

Как понять, что любовь прошла?

Столько песен, стихов и открыток посвящены тому, как все начинается. Первый взгляд в толпе. Мгновенье перед первым поцелуем, когда ты подставила губы, как до тебя это делали твои бабушки и прабабушки, и пока не уверена, осмелится он или нет.

Первые пьянящие дни и недели, когда все мысли только о нем и о его прикосновениях, о запахе, о коже. Покупаешь белье покрасивее, тратишь лишнее время на укладку, выбираешь обтягивающий свитер, представляя, как по мягкой шерсти скользят ладони любимого. Больше всего на свете хочется чувствовать эти руки везде. При первом звонке хватаешь трубку в надежде услышать его голос. В обеденный перерыв выкраиваешь время, чтобы смотаться к нему в офис, накинув один лишь плащ.

Постепенно походы по ресторанам превращаются в импровизированные пикники в постели, потому что новый свитер сделал свое дело и захотелось остаться дома. И вот он уже разгуливает в одних боксерах, а ты – в мужской рубашке, любуешься на его широкую грудь и мускулистые руки и не веришь, что тебе так повезло. Его зрачки расширяются, он тянется к тебе, и остальной мир перестает существовать.

Я знаю, когда влюбилась. Меня будто молнией прошило.

В Тот День, предъявив мужу доказательство и глядя в его застывшее бледное лицо, я думала, что любовь улетучится так же молниеносно. Но обошлось сбитым дыханием и дурнотой. После тихого, сказанного в глаза «да, я с ней спал»…

Я начала орать, швыряться всем подряд. Билась в истерике так, что Эшлин прибежала из своей комнаты. Джастин обернулся и первый раз за нашу совместную жизнь позволил себе резкость.

– Иди к себе! Живо! – скомандовал он дочери, и та мигом помчалась в свое убежище к айподу.

Помню, он велел мне успокоиться.

Наверное, именно тогда я запустила в него настольной лампой. Он ее поймал. Своими сильными руками, которые я раньше обожала. Потом схватил меня и, повернув спиной, впечатал в себя так, что я едва могла шевельнуться. И не отпускал. Шептал, что виноват. Просил прощения. Я чувствовала, как на мои волосы что-то капает.

Перестав вырываться, я прижалась к нему расслабленным телом.

Он поддержал, не разнимая рук, и какое-то время мы простояли вместе, тяжело дыша и дав волю слезам. Я оплакивала конец своего брака и утраченное доверие. Мне было нестерпимо горько – не от предательства, а от ощущения провала. Ведь я любила мужа без оглядки, а оказалось, этого было недостаточно.

А Джастин? Что значили его слезы на моих волосах?

Стыд? Боль от причиненной боли? Или всего лишь сожаление из-за того, что он все-таки попался?

В тот момент я его ненавидела. Всеми фибрами души.

Но не разлюбила.

Я велела ему убираться и забыть дорогу назад. Он не стал спорить и тихо собрал вещи. А потом стоял с черной спортивной сумкой и молча выслушивал, какой он мерзкий человек, что я из-за него пережила и как он вообще посмел развалить семью и бросить собственную дочь. Я говорила и говорила. Бессмысленный поток обиды и ярости было не остановить. Джастин все проглотил.

Когда слова иссякли, мы посмотрели друг на друга через спальню.

– Это была ошибка, – сказал он.

Я зло промычала в ответ.

– Я один во всем виноват.

Опять мычание.

– Можно я позвоню? – сделал он еще одну попытку. – На днях, когда ты остынешь. Мы… поговорим?

Я окинула его ледяным взглядом.

– Ты права, Либби, – промолвил он. – Что за мужчина разваливает собственную семью? Я не хочу быть таким. Я не хотел стать таким, как…

Он замялся, но я знала продолжение. Он не хотел стать таким, как его отец.

Как будто это что-то меняло. Отец Джастина был домашним деспотом, который боготворил единственного сына, а жену довел до алкоголизма своей чуть ли не легендарной неверностью. Выходит, яблоко от яблони упало недалеко. Вот и все, о чем мне сказала неоконченная фраза Джастина.

Только… вспомнилось другое. Минуты откровенности в начале наших отношений, когда, лежа в постели и гладя мое плечо, Джастин рассказывал про человека, которого одновременно обожал и стыдился, потому что тот был чудесным отцом, но при этом отвратительным мужем. Джастин мечтал иметь его деловую хватку, однако клялся, что будет более достойным человеком. А я, вспоминая родителей, обещала никогда не курить и не ездить без шлема.

Вот в чем ирония. Влюбиться легко, а разлюбить сложно. Я и представить не могла, до чего дойдет. За спиной были восемнадцать лет воспоминаний об этом человеке, не считая добрачного романа. Общие надежды и мечты. Мы верили, что не повторим ошибок родителей, и вот оказались на их месте. Кто бы подумал, что даже счастливая семья не застрахована от сложностей и одиночества.

– Я не хочу тебя терять, – сказал мне муж в Тот День. – Я изменюсь. Давай попробуем еще раз. Либби… я люблю тебя.

Я попросила его уйти, но позвонить разрешила. А вскоре он обосновался в комнате внизу, и мы официально перешли к исправительной фазе нашего брака. Джастин по-прежнему отлучался из дома, но чаще дарил мне цветы. Я готовила его любимые блюда и сильнее замыкалась в себе. Мы оба ждали, что все само собой нормализуется. Ну, а если время не вылечит, то всегда можно было устроить романтический ужин в ресторане.

Я считала, что остаюсь из-за Эшлин и что глупо перечеркивать восемнадцать лет совместной жизни.

А на самом деле?

Я все еще любила его. Изменника и лгуна. Мужа, спавшего с другой и отправлявшего ей послания со словами, которые раньше предназначались только мне. Мужа, который вроде бы вернулся домой и даже не раз побывал в моей спальне.

И все же у меня щемило в груди от одних его шагов и смеха. Прикосновение длинных сильных пальцев по-прежнему приводило в дрожь.

Я ненавидела его за это. И за то, что, причинив мне боль, он деликатно заглаживал свою вину. Меня злили его доброта, обходительность и раскаянье. Уж лучше б он вел себя как подлец. Тогда бы я запросто его бросила. Сменила бы замки на дверях и забыла как страшный сон. Но нет, черт его дери, он старался. Оставил другую, как я и просила. Переехал в подвал, как я и просила. Предложил курс семейной терапии. И на сеансах выяснилось, что именно я не иду навстречу. А он все не сдавался. Разными маленькими жестами пытался уверить меня в своей любви и доказать, что он сожалеет и хочет все восстановить. Чем больше внимания я получала, тем хуже мне становилось.

Тем чаще я думала, засыпал ли он с ней, обняв ее сзади, кормил ли апельсинами, смотрел ли, как она ходит по дому в его любимой рубашке на голое тело… А может, он шепотом рассказывал ей о своих сокровенных мечтах, которыми когда-то делился со мной?

Другая не выходила у меня из головы. Она ворвалась в наш мир, смазливая пигалица, и я не знала, как заставить ее исчезнуть. Поэтому я откупоривала оранжевый флакон с белыми таблетками и выпивала штуки две, потом четыре, потом шесть, чтобы остановить поток неприятных образов, проносящихся перед глазами.