Лиза Гарднер - Опасное положение

Первый раз я увидела Джастина у подруги в бутике одежды, где подрабатывала по выходным, пока мой ювелирный бизнес не оперился. За помощь с покупателями я получала лишь символическое вознаграждение, зато могла выставлять образцы своих украшений.

Когда звякнул колокольчик входной двери, я перевешивала шарфы на одной из стоек. Подняв голову, заметила Джастина.

Первые пятнадцать минут нашей встречи я могу описать в мельчайших подробностях. Его каштановые волосы, тогда темнее и длиннее, почти по-мальчишески спадали на лоб косой прядью. Сам он показался мне огромным. Широченные плечи, длинные ноги. Одним своим присутствием он словно вытеснил остальное, затмил солнце. Одет был просто. Ничего дизайнерского. Линялые синие джинсы, оливковая фермерская куртка и потертые рабочие ботинки.

Он посмотрел на меня и, расплывшись в широкой улыбке, объявил:

– Слава богу, я спасен!

И я пропала.

Мне захотелось провести пальцами по этим волосам. Захотелось прильнуть к этой груди. Вдохнуть этот запах. И бесконечно слушать перекаты этого глубокого голоса.

В тот день он искал подарок для знакомой. Я, конечно же, продала ему одно из своих колье.

С номером моего телефона на этикетке.

Так случилось наше первое свидание, которое я тоже помню, как сейчас. Джастин вел себя робко и смущенно. Чуть ли не стыдливо протянул мне желтую розу и помог сесть в свой старенький «рейнджровер». Извинялся за грязь, за разбросанные повсюду огрызки карандашей и чертежи, свернутые в рулоны. Строительный бизнес, сказал он, издержки профессии.

Помню его внимательные голубые глаза, когда мы в первый раз занимались любовью. Это произошло на четвертом свидании, хотя я не отказала бы и на первом. Он был так сосредоточен на моем лице, на каждом вздохе, на каждом движении тела, будто хотел выучить меня наизусть. Это Либби. Вот так ей нравится.

Позже он признался, что нервничал, и я так смеялась, что он поклялся больше ничего мне не рассказывать.

Но слова он не сдержал. Признался в любви первым и пообещал, что я и опомниться не успею, как стану его женой.

Дальше был тот четверг, когда Джастин вернулся из долгой и изматывающей командировки, а я встретила его со связкой голубых и розовых воздушных шаров и новостями о беременности. Незабываемая череда эмоций на его лице. От полной усталости до недоверчивой растерянности. От зарождающейся радости до абсолютного обожания. Он бросил сумку, подхватил меня, и шары вылетели через открытую дверь. Мы смеялись, а потом плакали. До сих пор чувствую вкус соли на его щеках.

Вспоминается вся наша совместная жизнь. Его выражения лица. Мгновения, когда я видела мужа так четко. Мгновения, когда он наверняка видел меня.

Может, именно это происходит со временем? Не любовь ослабевает, а зрение затуманивается? Мы фокусируемся друг на друге все меньше и меньше, становимся мебелью, которую приходится обходить изо дня в день. Несколько раз за последние месяцы я сидела за ужином напротив мужа, одурманенная таблетками, и пыталась силой мысли заставить его посмотреть на меня. Однако он не отрывался от еды, и я подливала себе вина, чтобы заполнить пустоту.

Неприятно осознавать, что ты стал невидимым в собственной жизни. Но может, слепота была взаимной? Ведь если бы не те три сообщения на сотовый, я никогда не догадалась бы, что у мужа роман. Значит, на каком-то этапе он тоже потерялся для меня.

Но теперь я его видела.

Заплывший правый глаз. Пять ссадин на щеке. Из нижней губы сочится кровь. Ужасные синяки на шее и плечах. Взмокшие каштановые с проседью волосы. Наверное, мужа избивали так сильно, что с него семь потов сошло. Вонял он жутко. А может, я.

Вот он, процесс обесчеловечивания, призванный сломать нас, превратить в животных.

Я не могла этого допустить и не собиралась уступать нашим мучителям.

Я смотрела на Джастина и опять видела его. Достойного человека, который взял огонь на себя, чтобы защитить жену и дочь. Сильного мужчину, который, несмотря на адскую боль, не проронил ни слова, пока мы поднимали и укладывали его на нижние нары. Моего мужа.

Затем я отправила спать Эшлин. После потрясений этой ночи ей нужно было отдохнуть. И хотя мои руки все еще дрожали и время от времени приходилось переводить дыхание, я медленно и осторожно утерла кровь с лица Джастина.

Он вздохнул.

Я поцеловала его в краешек губ.

– Я не хотел, – вздохнул он опять.

– Все хорошо.

– Если б…

– Тс-с. Отдыхай.

Я успокоила мужа и уснула, держа его за руку и опершись о стойку нар.

Утром за нами никто не пришел. Наверное, решили, что вчерашних пыток было достаточно. Скорее всего, наши мучители отсыпались сами.

Когда я открыла глаза, за окном было светло. От неудобной позы затекла шея. Несмотря на слабость, я чувствовала себя лучше. Примерно как женщина средних лет, которой позарез нужны вода, еда и здоровый ночной сон.

Таблетки Радара, догадалась я. Они временно притупили самые страшные симптомы ломки. Что именно он дал, я не знала. По крайней мере, не викодин, потому что от него приятно плыла голова и забывались трудности. Таких ощущений сейчас не было. Никакой окутывающей сказки, просто дрожь, тошнота и отчаянье немного отпустили.

Спросить бы у Радара название. Только зачем? В данный момент мне было легче. А учитывая обстоятельства, на полное восстановление надеяться не стоило.

Пока мои спали, я воспользовалась туалетом, а потом целую вечность наполняла кувшин водой, потому что напора в кране почти не было. Я не удивилась бы, если заключенные постоянно коротали время у раковины в попытках вымыть руки, прополоскать рот и умыться.

Делая маленькие глотки из кувшина, чтобы восполнить потерю жидкости, я прилипла к дверному окошку, осматривая необъятный, залитый светом общий зал. Откуда наши тюремщики появятся в этот раз?

В левом углу зала были открытые душевые кабинки, отделанные белым кафелем. По шесть с каждой стороны. Крайняя левая была шире и с металлическими поручнями на стенах. Видимо, для инвалидов. Неожиданное для меня открытие. Я и не задумывалась о том, что заключенные не все здоровые и крепкие. Кто-то стар, болен или травмирован.

Не хотелось бы мне оказаться на их месте. Мысль об этом была невыносима.

О дверках из матового стекла или хотя бы о дешевых виниловых шторках оставалось только мечтать. Очевидно, принятие душа в тюрьме было действом прилюдным. Никакой приватности.

Я с тоской смотрела на кабинки. Хотелось вымыть свалявшиеся волосы, липкую от пота кожу. Можно приспустить вонючий комбинезон и обтереть торс водой из-под крана, но я не решилась. Бешеные жуки могли ворваться к нам в любую минуту. А как отреагирует ненормальный Мик, увидя меня полуголой?