Кристофер Мур - Дом духов

– И теперь ты ее избегаешь. Почему ты ее боишься, Вини?

– Ну вот, теперь ты тоже. Ты делаешь выводы на основании неверной информации. Кроме того, я был занят.

– Эти токсикоманы грабят ее, а она возвращается и просит еще, – сказал Пратт, рассматривая ее фигурку в студии. – Ты когда-нибудь слышал ее смех?

Этот вопрос застал Кальвино врасплох. Он подумал, что это вопрос с подвохом, пока не пошарил в памяти и не смог вспомнить ее смех.

– Она – серьезный человек, – сказал Винсент. – А я – человек несерьезный. Поэтому мы несовместимы.

– Посмотри как-нибудь на ее картины. Они наполнены смехом. – Вот, он это сказал. Разделил ответственность своего открытия с другим человеком.

Кальвино ничего не ответил и своим молчанием сказал все, что могло быть сказано друзьями из разных культур и стран.

– Ладно, мы с ней спали. Теперь ты получил то, что хотел услышать. Я соединил дело и удовольствие. Большая ошибка с женщиной, – сказал Кальвино. – На этот раз – только дело. Точка. Не запятая, не тире, не двоеточие.

Пратт пощупал ту часть квиана , которая касалась земли. Она промокла, как губка, сгнила в земле. Он знал, что Кальвино говорит ему правду.

Кико была родом из солидной семьи высших слоев среднего класса. Ее отец был известным профессором-нейрохимиком в Токио. Его специальностью были химические усилители интеллекта. Оригинальные исследования гамма-аминомасляной кислоты нейромедиатора были классическим исследованием, и на основании его открытий было запатентовано два лекарства. Он преподавал в Гарвардском и Корнельском университетах. Мать Кико играла на французском рожке и выступала с концертами. Сама Кико получила докторскую степень по биохимии в Корнеле. Она была всесторонне образованной женщиной, когда очутилась в Бангкоке с мужем, который бросил ее ради проститутки, поэтому она ринулась очертя голову в проект по спасению наркоманов из трущоб, спасая саму себя. Она верила, как верил в науку ее отец, что путем применения небольшого нейрохимического изменения ребят из трущоб можно вернуть в общество.

– Она нуждается в небольшом одолжении, – сказал Кальвино.

Пратт поднял руку.

– Тайм-аут, – произнес он. – Ты хочешь сказать, что это ты нуждаешься в небольшом одолжении. – Затем стер с ладони гнилую древесину и полез в карман.

– Откуда ты так много знаешь о Кико? Тебе полагается учиться рисовать у мастера, – сказал Кальвино. – Мани пора начать о тебе волноваться.

Полковник улыбнулся, услышав имя жены. Он знал, что Мани из тех женщин, которым никогда не было нужды держать мужа в ежовых рукавицах.

Пратт вручил Кальвино конверт с адресом полицейского управления в углу. Винсент достал письмо и прочел его. Оно было написано на официальном полицейском бланке, на английском и на тайском языках: Винсенту Кальвино следовало оказывать всяческое содействие в осмотре останков мистера Бена Хоудли, британца по рождению, обеспечить ему доступ в квартиру покойного и к его вещам, ему предоставлено право допросить подозреваемого. Он догадался, что Ратана позвонила в кабинет Пратта и поговорила с его секретаршей, которая передала ее просьбу шефу. Такая цепочка событий была вполне возможной. Личные связи с их взаимоотношениями, переплетающимися паутиной, внешне напоминали кубик Рубика. Но для тех, кто понимал игру, эти детали укладывались в единую схему.

Пратт уже прошел полдороги обратно к студии.

– Тебе нужны еще какие-нибудь небольшие одолжения? – спросил он, оглядываясь на полпути между квианом и раздвижной стеклянной дверью.

Губы Кальвино раздвинулись в улыбке.

– Да, нанеси немного красок на свой холст. Белое – это белое, и только. – Когда полковник повернулся к студии, Винсент показал Кико поднятые большие пальцы.

Их с Праттом дружба началась еще в Нью-Йорке. Они болтались в Виллидже [10], слушали джаз в клубе «Блю Ноут» или пили в одном и том же баре в подвале, где Пратта иногда удавалось уговорить поиграть на саксофоне. Однажды Кальвино выручил его из беды. Через шесть месяцев после приезда в «Большое Яблоко» у Пратта возникла большая проблема. Это было его первое знакомство с опасностями жизни в иностранном государстве. Отец Пратта был высокопоставленным гражданским чиновником. У его семьи имелись связи в королевской семье. Тайцы, которые рождались с привилегиями и высоким положением в обществе, нелегко приспосабливались к такому городу, как Нью-Йорк, где почти ни у кого нет преимуществ, данных при рождении. Поэтому воспитание Пратта не подготовило его к появлению в его квартире в два часа ночи пары типов из триады Чайнатауна, коротко стриженных, в костюмах от «Брукс бразерз» и итальянских туфлях, которые попытались на него наехать.

Они сказали Пратту, что его выбрали для перевозки наличных денег – примерно сотни тысяч в долларовых купюрах – в Бангкок, откуда он должен вернуться с героином качества номер четыре. Началась потасовка. Пратт избил их обоих до полусмерти после того, как один из них оскорбил монархию. Он редко выходил из себя. Он понимал, что совершил ошибку. Через несколько дней Пратт пошел вместе с Кальвино в Виллидж. В клубе он играл на саксофоне с глубоким чувством. Настоящий грустный джаз, говоривший: «Я по уши в дерьме». Позднее Кальвино спросил, что его беспокоит. У неулыбчивого тайца были серьезные проблемы. Он рассказал ему эту историю. Пратт обратился в посольство. Они ничего не сделали. Он обратился в полицию; они заполнили какие-то бумаги и сказали ему позвонить, если будут еще проблемы. Кальвино позвонил своему дяде – старшему брату отца, – который пил дешевый джин и пукал, играя в шахматы в ресторанах со столиками на тротуаре в Маленькой Италии. Парни дяди перешли Ченнэл-стрит и посидели с вожаком триады, старым толстым китайцем с длинной белой козлиной бородкой. Бандиты триады вернулись в квартиру Пратта после этой встречи и избили его. Через два дня оба бандита исчезли, а позже их нашли в мешках для мусора в озере Спринг, штат Нью-Джерси. Как по волшебству, китайские гангстеры испарились, уползли обратно в канализацию, задвинув на место крышку люка над головой.

На улице Кальвино думал о письме Пратта. Оно откроет двери и заставит некоторых удивленно поднять брови. Пратт по-настоящему рисковал, написав такое письмо. Тайцы любят работать по формуле. Есть лишь один способ что-то сделать. Никто не рискует сделать иначе. Можно потерпеть неудачу и потерять лицо. Где-то в процессе жизни Пратт открыл способ вырваться за рамки мышления формулами. Это не завоевало ему друзей. Попади это письмо не в те руки, оно могло бы вызвать у некоторых не те мысли.

Спрашивать, есть ли в Таиланде коррупция, – все равно что спрашивать, есть ли в пекарне тесто. Пироги и торты не валятся с неба, как и сделки и контракты. Но любой, кто скажет, что все полицейские Бангкока продажные, не знает, о чем говорит. В Бангкоке есть свои коррумпированные полицейские – так же как в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне и Париже. Это сопутствует пониманию того, каким плохим может стать положение на улицах. Систему спасают такие копы, как Пратт. Такие копы никогда не выпили ни чашки бесплатного кофе, знают свое дело, знают, что такое хорошо и что такое плохо, и обладают неким внутренним ощущением, что, работая в мундире, он может сделать этот мир немного лучше. Такой коп будет рыть землю, потому что знает, что не бывает такой вещи, как «простейшее убийство» в обществе экспатов Бангкока.