Энн Перри - Опасная скорбь

Леди Беатрис повернулась и влепила Фенелле звонкую пощечину, от которой та упала в кресло.

– Я мечтала это сделать много лет, – с неожиданным удовлетворением произнесла она. – Наверное, это единственное приятное событие за сегодняшний день… Дура! Никакой связи не было вообще. Октавия обнаружила, что Бэзил добился того, чтобы Гарри шел в первых рядах под Балаклавой, где погибло столько народа. А узнав об этом, почувствовала себя настолько обманутой и несчастной, что покончила с собой.

Наступило испуганное молчание. Бэзил выступил вперед, лицо его посерело, руки тряслись. С видимым усилием он овладел собой.

– Это неправда. Ты помешалась от горя. Пожалуйста, вернись в свою комнату, а я пришлю тебе доктора. Ради бога, мисс Лэттерли, не стойте вы здесь, сделайте что-нибудь!

– Это правда, сэр Бэзил, – ответила Эстер, глядя ему прямо в глаза – впервые с тех пор, как устроилась в этот дом сиделкой. – Я ходила в военное министерство и узнала подробности смерти капитана Хэслетта. Октавия была там в день своей смерти и выяснила то же самое.

Киприан уставился на отца, потом – на Ивэна и, наконец, на Рэтбоуна.

– Позвольте, но ведь нож и пеньюар найдены в комнате Персиваля. Папа прав. Что бы там Октавия ни узнала насчет Гарри, это не имеет никакого отношения к делу. Есть вещественные доказательства. Окровавленный пеньюар Октавии и завернутый в него нож.

– Да, – согласился Рэтбоун. – Но на этом ноже кровь не Октавии. Октавия убила себя ножом для разрезания бумаг в кабинете, а потом кто-то обнаружил ее тело, перенес наверх, в спальню, придав случившемуся видимость убийства. – На лице адвоката проступили отвращение и брезгливость. – Без сомнения, этот кто-то намеревался таким образом уберечь семейство от скандала. А нож вытерли и положили на прежнее место.

– А как же кухонный нож? – спросил Киприан. – И пеньюар… Он ведь принадлежал Октавии. Роз его узнала, и Мэри – тоже; а самое главное, Араминта видела в нем Октавию вечером перед смертью. Кроме того, на нем кровь.

– Кухонный нож можно было взять в любое время, – терпеливо объяснил Рэтбоун. – С кровью тоже проблем не возникло бы – в доме каждый день готовятся блюда из дичи, мяса, птицы…

– Но пеньюар!

– В этом-то вся и загвоздка. Видите ли, за день до смерти Октавии ей принесли из прачечной этот пеньюар – чистый, целый и невредимый…

– Естественно, – сердито согласился Киприан. – В другом виде его просто не могли принести. О чем вы вообще толкуете?

– Следующим вечером, перед самой смертью, – продолжал Рэтбоун, пропустив мимо ушей грубоватую реплику, – миссис Хэслетт вернулась из гостиной в свою комнату и там переоделась. К несчастью, пеньюар оказался порван, и мы уже, наверное, никогда не узнаем, как именно это случилось. На лестнице миссис Хэслетт встретила свою сестру, миссис Келлард, и пожелала ей спокойной ночи, что нам подтверждает сама миссис Келлард… – Он взглянул на Араминту, та ответила ему утвердительным кивком, и свет заиграл на ее прекрасных волосах. – Затем миссис Хэслетт отправилась в спальню своей матери. Но леди Мюидор заметила, что на пеньюаре порвано кружево… Вы подтверждаете это, мэм?

– Да… подтверждаю. – Голос леди Беатрис был хрипловат и исполнен горя.

– Октавия сняла пеньюар и отдала матери. – Рэтбоун говорил тихо, но очень отчетливо. Каждое слово падало, как камушек в ледяную воду. – В спальню она отправилась уже без него. И без него пришла ночью в кабинет своего отца. Леди Мюидор починила пеньюар. Затем его вновь отнесли в комнату Октавии. А оттуда его забрал кто-то знавший, что именно в этом пеньюаре Октавия была перед смертью, но не знавший, что она оставила его в комнате матери…

Один за другим – сначала леди Беатрис, потом Киприан, а потом и все остальные повернулись к Араминте.

Ее изможденное лицо застыло.

– Господи боже! И ты позволила, чтобы Персиваля повесили? – пробормотал наконец Киприан; губы его еле слушались, тело сжалось.

Араминта не ответила. Она была бледна, как сама смерть.

– Как же ты втащила ее по лестнице? – спросил Киприан, гневно повысив голос, в котором, однако, звучала затаенная боль.

Араминта с трудом улыбнулась, но улыбка вышла жалкая и жестокая.

– Это не я… Это папа. Иногда я думала: если все выйдет наружу, я скажу, что это был Майлз, – за все, что он тогда сделал со мной и продолжал делать все эти годы. Но этому никто не поверил бы. – В голосе ее звучало презрение. – Он ведь трус. Да и ни за что не стал бы лгать, защищая Мюидоров. Мы сделали это с папой – а Майлз теперь даже пальцем не пошевелит, чтобы помочь нам.

Она встала и повернулась к сэру Бэзилу; тонкая струйка крови от пронзивших кожу ногтей полилась по ее тонкому запястью.

– Я всегда так любила тебя, папа, а ты выдал меня замуж за человека, который обращался со мной, как с последней уличной девкой. – Горечь и боль в ее голосе были невыносимы. – Ты не позволил мне уйти от него – еще бы, это ведь нанесет урон чести Мюидоров! Ты всегда пекся лишь об одном – о власти. О власти денег, о власти общественного положения.

Сэр Бэзил стоял неподвижно.

– Да, я скрыла самоубийство Октавии, чтобы спасти фамильную честь Мюидоров, – продолжала Араминта, обращаясь только к отцу, словно, кроме них, в комнате никого не было. – И я помогла тебе отправить на виселицу Персиваля. А теперь все кончено – скандал… осуждение… – Голос ее чуть не сорвался в ужасный смех. – Нас теперь обвинят в убийстве Персиваля, и тебя – Мюидора! – повесят, как какого-нибудь простого смертного… вместе со мной!

– Сомневаюсь, что до этого дойдет, миссис Келлард, – сказал Рэтбоун с жалостью и брезгливостью. – Наймите хорошего адвоката – и он докажет, что убийство было непреднамеренным. Но остаток жизни вам придется провести в тюрьме…

– Уж лучше виселица! – бросила она.

– Да, пожалуй, – согласился Рэтбоун. – Но это от вас уже не зависит. – Он обернулся: – Как и от вас, сэр Бэзил. Сержант Ивэн, выполняйте свой долг.

Джон послушно выступил вперед и замкнул наручники на тонких запястьях Араминты. Констебль проделал то же самое с сэром Бэзилом.

Ромола заплакала – от смущения и жалости к себе.

Не обращая на нее внимания, Киприан подошел к матери и нежно обнял ее. Так обычно родители обнимают детей.

– Не печалься, дорогая, мы тебя не оставим, – проговорил Септимус. – Думаю, пообедать нам сегодня надо всем вместе. Спать мы можем лечь пораньше, но будет лучше, если мы соберемся вечером у камина. Мы нужны друг другу. Нельзя в такое время оставаться в одиночестве.

Эстер улыбнулась ему и, подойдя к окну, отдернула штору. Падал снег. На улице по-прежнему маячила фигура Монка, и Эстер помахала ему рукой в знак того, что все в порядке.