Луиза Пенни - Убийственно тихая жизнь

– Ну и что ты мне хочешь этим сказать, старший инспектор? Что с этого дня ты будешь арестовывать людей, только если будешь уверен в приговоре? Ты и раньше арестовывал невинных людей. В прошлом году – вспомни дело Канье. Ты арестовал дядюшку, а выяснилось, что виноват племянник.

– Да, я ошибался. Но я верил, что виноват дядюшка. Это была ошибка. Совсем другое дело. А тут будет заведомо несправедливый арест человека, в чьей невиновности я убежден. Я не могу это сделать.

Бребёф вздохнул. Он с первой минуты этого разговора знал, что Гамаш не передумает. Но он должен был попробовать. Вот ведь тип!

– Ты понимаешь, к чему ты вынуждаешь меня?

– Понимаю. И готов к этому.

– Значит, в наказание за неподчинение ты пройдешь по управлению полиции в форме сержанта Лакруа.

Мэ Лакруа была дежурным сержантом необъятных размеров, она верховодила за столом при входе в управление, как Будда, сбившийся с пути истинного. В довершение всего она носила форменную юбку на несколько размеров меньше, чем требовалось.

Гамаш рассмеялся, представив себе эту картинку.

– Договорились, Мишель. Но только ты должен будешь снять с нее эту форму. И тогда я ее надену.

– Не волнуйся. Видимо, мне придется отстранить тебя от расследования.

Мишель Бребёф как-то раз уже едва не сделал это после дела Арно. Начальство приказало ему отстранить Гамаша – и тоже за неподчинение. Это дело чуть не поставило точку в карьерах суперинтенданта и старшего инспектора. По мнению Бребёфа, Гамаш и тогда был не прав. Ему и нужно-то было всего лишь промолчать, его начальство вовсе не предлагало выпустить преступников на свободу. Напротив. Но Гамаш пошел против начальства. И теперь Бребёф спрашивал себя, уж не считает ли Гамаш, что дело Арно все еще продолжается.

Бребёф не думал, что Гамаш способен на такое.

– Ты отстранен с этого момента на срок в одну неделю без сохранения содержания. Дисциплинарные слушания пройдут через неделю. Приходи не в юбке.

– Спасибо за подсказку.

– D’accord. Дай мне Бовуара.

Чтобы ошеломить Бовуара, нужно было приложить немало усилий, но его разговор с суперинтендантом именно этим и закончился. Гамаш относился к Бовуару как к сыну, однако его подчиненный никогда не демонстрировал ему своих чувств, разве что уважение младшего к старшему. Этого было достаточно. Но теперь Гамаш видел глубину страданий Бовуара, который был вынужден наконец проявить свои чувства. И это стало подарком Гамашу. Теперь он знал, что он не просто начальник для Бовуара.

– Это правда?

Гамаш кивнул.

– И это моя вина? Все из-за моих дурацких возражений. Какой я идиот! И почему я не держал язык за зубами?

Бовуар расхаживал по маленькому кабинету, как леопард по клетке.

– Дело не в тебе. Ты правильно поступил. Ничего другого ты и не мог. Как и я. Как и суперинтендант Бребёф, если уж на то пошло.

– Я думал, он ваш друг.

– Он и в самом деле мой друг. Слушай, ты не переживай. Я когда звонил суперинтенданту, знал, что он это сделает. Перед этим я поговорил с Рейн-Мари, посоветовался с ней.

Бовуара слегка уязвило то, что старший инспектор посоветовался не с ним, а с женой. Он знал, что это глупо с его стороны, но чувства редко основываются на логике. Поэтому-то он и старался их избегать.

– И когда она сказала: «Звони ему», я сделал это с чистой совестью. Я не могу арестовать Мэтью Крофта.

– Если не можете вы, то не могу и я. Я не буду делать за Бребёфа его грязную работу.

– Он не Бребёф, а суперинтендант Бребёф, и это твой долг. Что там я слышал сегодня утром? Неужели всякую чушь в духе адвоката дьявола? Ты знаешь, как я это не люблю. Нужно говорить то, что думаешь, а не изображать всякие затейливые игры разума. Неужели так все и было? Неужели ты противоречил только из чувства противоречия, играл в эту пустую интеллектуальную игру для взрослых?

– Нет, все было не так. Я верю, что это сделал Мэтью Крофт.

– Тогда арестуй его.

– Это еще не все. – Бовуар посмотрел на Гамаша совсем несчастными глазами. – Суперинтендант Бребёф приказал мне забрать у вас значок и пистолет.

Это потрясло Гамаша. Если бы он продумал ситуацию во всех подробностях, то не был бы так удивлен, но подобного развития событий он не предвидел. Он почувствовал боль под сердцем. Его самого поразила острота собственной реакции. Он должен разобраться, почему так реагирует, и, к счастью, у него будет для этого достаточно времени по пути домой.

Гамаш взял себя в руки, вытащил из кармана значок и удостоверение, отстегнул кобуру с ремня.

– Извините, – прошептал Бовуар.

Гамаш быстро взял себя в руки, но все же его чувства не ускользнули от Бовуара. Принимая все это от старшего инспектора, Бовуар вспомнил одну из многих истин, которым он научился у Гамаша. Матфей, 10: 36.

Похороны Джейн Нил, старой девы из деревни Три Сосны округа Сен-Реми провинции Квебек, состоялись два дня спустя. Звук колоколов церкви Святой Марии разносился на много миль по долинам и ощущался глубоко в земле, где обитали существа, которых не было бы, не живи на свете Джейн Нил и не будь она тем, кем была.

И теперь люди собрались, чтобы попрощаться с ней. Приехал из Монреаля и Арман Гамаш. Он был рад возможности прервать свою вынужденную бездеятельность. Он протиснулся через толпу перед церковью и очутился внутри, где царил полумрак. Гамашу церковный полумрак всегда казался парадоксом. Его глазам после солнечного света потребовалась минута-другая, чтобы приспособиться. Но даже по прошествии этих минут Гамашу всегда было не по себе в церквях, которые представляли собой либо великолепную гулкую дань не столько Господу Богу, сколько богатству и привилегированности местного сообщества, либо же аскетическую, строгую дань самоограничению и фанатизму.

Гамашу нравились в церквях музыка, красота языка и спокойствие. Но близость к Господу он больше ощущал в своем «вольво». Он увидел Бовуара, помахал и протиснулся к нему.

– Я надеялся, что вы приедете, – сказал Бовуар. – Вам будет интересно узнать, что мы арестовали все семейство Крофтов и всех их домашних животных.

– Ты нашел способ подстраховаться.

– В самую точку, шеф.

Гамаш не видел Бовуара со дня своего отъезда во вторник, но они несколько раз говорили по телефону. Бовуар хотел держать Гамаша в курсе, а Гамаш хотел заверить Бовуара, что ничуть на него не обижен.

Йоланда на нетвердых ногах проследовала за гробом, когда его внесли в церковь. Рядом с ней шел худющий и склизкий Андре, а следом тащился Бернар, стрелявший глазами по сторонам, словно в поисках следующей жертвы.

Гамаш глубоко сочувствовал Йоланде. Но не за боль, которую она ощущала, а за то, что она не ощущает боли. Он молча молился о том, чтобы для нее настал день, когда ей не нужно будет изображать эмоции (кроме раздражения, которое всегда было при ней), когда она научится действительно переживать. Все лица в церкви были печальны, но Йоланда являла собой самую скорбную фигуру. И определенно самую жалкую.