Либба Брэй - Пророки

– Зачем печалиться? В этом нет никакой нужды…

Там и тут стояли молодые солдаты, они болтали, ели прямо из консервных банок, отпивали из фляжек. Когда Эви моргнула, парни на мгновение превратились в призрачные скелеты. Завопив, Эви закрыла глаза руками, а когда убрала их, на своих местах как ни в чем не бывало стояли живые люди. Один из парней улыбнулся ей и сделал вид, что чокается с ней своей фляжкой. Но тут из его рта медленно выполз жук-могильщик.

– Так что спрячь свои беды в старый мешок и улыбнись, улыбнись, улыбнись…

Землю сотрясло от мощного взрыва. Небо пронзил столб яростного, ослепительного белого света, который разошелся стремительными ядовитыми клоками, убивая все живое на своем пути: ветви деревьев поникли и почернели, плоть отделялась от кости, глаза вытекали из орбит, конечности изгибались в предсмертной судороге, рты раскрывались в немом крике, а граммофонная музыка обратилась в монотонное шипение. Эви бросилась бегом. Ее босые ноги увязали в пропитанной кровью грязи, соленые брызги покрывали ночнушку, лицо и руки. И вдруг кровь юношей превратилась в ярко-красные маки, они усыпали землю, прорастая между погибшими деревьями. Эви увидела, что на опушке, спиной к ней, стоит Джеймс. Какое счастье, он цел и невредим!

Джеймс. Эви кричала его имя снова и снова, но в мире снов она была безголосой. Джеймс, Джеймс! Она уже близко. Сейчас она возьмет его за руку, и они уйдут из этого страшного места. Да, они больше не вернутся сюда. Все будет хорошо. Они…

Он медленно повернулся к сестре и снял противогаз. Его прекрасное точеное лицо оказалось мертвенно-бледно, и зубы скалились в страшной улыбке, потому что губ не было.

А потом он растаял, как и все остальные.

Эви проснулась от того, что ее била судорога. Она рывком села в кровати и подтянула колени к груди, сжавшись в клубочек, затем принялась ждать, пока выровняется дыхание. Она понимала, что больше этой ночью уснуть не сможет. С трудом передвигая ноги, Эви прошла на кухню, выпила стакан воды, затем прокралась в кабинет Уилла и села за стол, собираясь привести его в порядок и попутно отвлечься и успокоиться. Она повертела в руках сверкающее хрустальное пресс-папье, нож для писем, затем портрет красивой женщины из воспоминаний Уилла. Эви прекрасно знала – стоит ей немного сосредоточиться, и она сможет прочесть секреты дяди или Джерихо. И Сэма, и Мэйбел, и Теты. Список можно было продолжать бесконечно. Но ей казалось, что такое чтение равносильно воровству: ты узнаешь всю подноготную человека без его согласия. И она не хотела брать на себя такую ответственность.

Она аккуратно поставила фотографию на место и положила ладонь на монетку-талисман на своей шее. Ей становилось теплее и уютнее каждый раз, когда она так делала. Эви так и не удалось прочесть собственную подвеску: слишком много воспоминаний на ней запечатлелось. Но ей приятно было ощущать тяжесть талисмана на своей шее. Он связывал ее с Джеймсом, а для Эви Джеймс олицетворял все самое хорошее. Она вспомнила записку, которую брат приложил к своему подарку:

«С днем рождения, старушка моя.

Тебе ведь уже семь? Совсем скоро ты будешь прикалывать гардении к нарядному платью и сидеть со своими поклонниками на веранде – конечно же, под присмотром строгого старшего братца. Во Франции непролазная грязь. Ты бы замечательно здесь поразвлекалась, лепя грязевые куличики и швыряя их в немцев. Завтра наступит важный день, и я не смогу писать некоторое время. Отправляю тебе небольшой подарочек, чтобы ты могла вспомнить брата добрым словом. Только не трать все сразу в кондитерской лавке Гейла.

С любовью, Джеймс».

Спустя неделю пришла страшная телеграмма. Джеймс погиб, и вся их семья развалилась, стала похожей на фотографию за разбитым стеклом, которое плохо склеили.

На столе Уилла лежал последний номер «Дэйли Ньюс», раскрытый на статье Вудхауза. Ее брат давно погиб, а в это время по городу разгуливал маньяк и ломал новые жизни, разрушал чужие семьи. Покручивая кулон в руках, Эви подумала о убитых горем близких Руты Бадовски, Томми Даффи, Юджина Мэриуэзера. Она прекрасно знала, каково это – вечно ждать тех, кто никогда уже не вернется домой. Эви понимала, что это горе – как зарубцевавшийся шрам. Он бледнеет на коже, но никогда не зарастает окончательно.

Дядя Уилл не захотел использовать ее силу для поиска убийцы, он посчитал это слишком опасным. Но он ошибся. Опасно было ее не использовать. Теперь это уже не имело значения – ведь Джейкоб Колл сознался во всем. Но почему тогда ее не оставляет чувство тревоги?

Джерихо забыл задернуть шторы перед сном, и нервный неоновый свет бодрствующего города разбудил его. Он встал и подошел к зеркалу. Из отражения на него глядел огромный парень под метр девяносто ростом, с широченными плечами фермера, которым он должен был стать, если бы не внезапная болезнь. Джерихо тихо выдвинул ящик стола, и из-под стопки сложенных рубашек достал кожаный футлярчик, раскрыл его и медленно провел пальцем по ряду ампул с голубой мерцающей жидкостью. Ему захотелось превратить их в осколки одним ударом кулака. Вместо этого он вытянул руки прямо перед собой и принялся ждать, пока вконец не надоело, тогда он безвольно уронил их. Руки не дрожали, дыхание осталось неизменным, глаза видели с безупречной четкостью. Сердце продолжало биться в спокойном, уверенном ритме. С первого взгляда в жизни не угадаешь. Только кто-то очень близкий мог знать правду. А он не собирался подпускать никого настолько близко.

Услышав легкое движение в квартире, Джерихо слегка приоткрыл дверь и увидел Эви, выходящую из кабинета Уилла. Она шла к себе. Синеватый свет из окон бесстыдно выхватывал ее силуэт из-под завесы легкой ночной рубашки, и у Джерихо засосало под ложечкой. Проклиная себя за то, что подглядывает, он продолжал смотреть. Когда она скрылась из виду, он прикрыл дверь и стремительным легким движением опустился в упор лежа, принимаясь за свое привычное самобичевание. Он считал отжимания про себя. Тридцать. Пятьдесят. Сто… Когда он наконец закончил, его тело слегка поблескивало от пота, и стало немного легче. Пот – хороший, здоровый признак. Как у нормальных людей. Он снова вытянул перед собой руки. Непоколебимы, как скала. Спрятав кожаный футлярчик под рубашками, Джерихо тихо закрыл ящик.

В Гарлеме, в модных апартаментах с выходом в сад, бушевала вечеринка Альмы. Труба Гэйба завывала и надрывалась, как проповедник на амвоне. В квартире было не продохнуть – повсюду веселились, танцевали, пили и кричали что-то в ночь. Когда Мемфис переступил порог под руку с Тетой, некоторые из присутствующих удивленно подняли брови, а кое-кто и со злобой поглядел на них. Но все наладилось, когда подружка Альмы, Рита, подошла к Тете и спросила: «Есть сигаретка?», на что его красавица ответила: «Есть десяток. Какую именно ты хочешь?» Рита рассмеялась и сказала: «Она своя». После этого все расслабились и были полностью поглощены вечеринкой. Точнее, почти все.