Марк Леви - Другое счастье

– Ты собираешься отправить свое изображение с этой штучки? – недоверчиво спросила Агата.

Милли полагалось отстаивать версию, что она отлучилась по семейным делам, а не ради развлечений. Но фотография свидетельствовала о другом. Она заколебалась, передумала отправлять компрометирующее изображение, спрятала телефон в карман, взяла Агату за руку и чмокнула в щеку.

– Даже не знаю, как вас благодарить!

– Это мне следует тебя поблагодарить за все, что ты для меня сделала. Завтра утром наши пути разойдутся. Каждый раз, натягивая эти сапожки, ты будешь вспоминать наше маленькое приключение. У тебя останутся от него не только плохие воспоминания.

Агата указала пальцем на магазин нижнего белья. У Милли не было ни времени, ни возможности, ни желания отказаться. Рауль категорически отказался туда идти, решив подождать снаружи.

После завершения покупок он спрятал пухлые пакеты в багажник и сел за руль.

– Не знаю, как вы, но я бы сейчас съел целого быка! Сегодня вечером мы поужинаем под музыку, причем не простую. Я приглашаю вас в одно местечко, где не бывают туристы.

Милли думала, что услышит музыку кантри, но в ресторанчике, куда привел их Рауль, исполняли музыку Чарли Паркера и Майлза Дэвиса.

Посетители в зале были разношерстные, официантки щеголяли в соблазнительных нарядах. Кроме завсегдатаев здесь, вопреки обещанию Рауля, хватало и туристов. Их он игнорировал, как будто они внушали ему ужас. Троица оказалась за столиком по соседству с супружеской парой, делившей трапезу с не слишком опрятным субъектом.

– Полюбуйтесь на них, – обратился Рауль к Милли. – Они бывают здесь очень часто. Раз в неделю они приводят с собой какого-нибудь бродягу. Такое можно увидеть только здесь. Для бедняги имеет значение даже не еда, а посвященное ему время, желание его выслушать. Когда человек просит милостыню, он постепенно становится невидимкой, день за днем от него остается все меньше. Люди, проходящие мимо попрошайки, стараются его игнорировать. Можно подумать, что нищета заразна. Наиболее сострадательные изображают сочувствие и этим лишают беднягу единственного, что у него еще оставалось, – самоуважения, за которое он цепляется из последних сил, даже если так чумаз, что пачкает тротуар, с которого взывает к доброте тех, у кого есть крыша над головой.

Милли вопросительно посмотрела на Агату; она догадывалась, что эта тема знакома Раулю не понаслышке.

К ним подошел поздороваться хозяин заведения. Его уважение к Раулю было почти осязаемым, достаточно было услышать, с какой почтительностью он просит гостя спеть со сцены. Рауль немного поломался и согласился.

После коротких переговоров с музыкантами он запел низким голосом блюз в сопровождении трубы и контрабаса.

Милли заметила, что в нем сразу произошла перемена. Это был уже не просто любезный человек: когда он запел, в его глазах загжлись другие жизни, помимо его собственной. Агата наклонилась к Милли и поведала ей его историю.

В возрасте пятнадцати лет Рауль приехал в Калифорнию в грузовике вместе со сборщиками клубники, по большей части мексиканцами. Хоть это были не хлопковые плантации рабовладельческого Юга, условия жизни сборщиков клубники оставляли желать лучшего. Грузчик, водитель-дальнобойщик, парковщик, ночной сторож, привратник в ночном клубе, потом в отеле – кем он только не становился по воле судьбы! Он побывал в самых дальних уголках Калифорнии, и наконец на него обратил внимание преподаватель музыки в Беркли по фамилии Херриман, которого величали «мэтром». Высокий блондин, тощий и чопорный, ценивший общество смазливых юношей, он безошибочно распознавал талант. Рауль умел держаться, обладал хорошей осанкой и блюзовым голосом. Слушая его, можно было, зажмурившись, представить, что находишься в Новом Орлеане. То, каким образом Раулю удалось избавиться от акцента, оставалось загадкой для всех, кроме него самого. Он обладал невероятным музыкальным слухом и способностью подражать практически любым звукам. Его излюбленным трюком, беспроигрышно действовавшим на девушек, было прикинуться редкостным эрудитом и полиглотом. Покрутившись среди продавцов утки по-пекински на улицах Сан-Франциско, он стал бегло болтать по-китайски – что с того, что ни один китаец его не понял бы? Своим псевдонемецким он был обязан Херриману, ни от кого не скрывавшему свое происхождение, его французский имел квебекский налет – результат флирта с красоткой, сбежавшей из Монреаля с целью поменять тамошние снега на солнце и апельсины.

Херриман обратил внимание на своего будущего ученика в баре, где тот пытался пропить все, что заработал за день.

В те времена Раулю редко удавалось переночевать хотя бы две ночи подряд под одной и той же крышей. Каждый день ему приходилось искать место для ночлега, поэтому неудивительно, что предложение преподавателя музыки – крыша над головой и обучение – показалось ему редкой удачей, упустить которую было бы непростительно. Наклонности Херримана не составляли для него тайны, но тот ни разу не позволил себе ни малейшей бестактности, из чего Рауль заключил – благо то были времена вседозволенности, – что для преподавателя музыки секса больше не существует. Он просто продлевал свою молодость, окружая себя молодежью. Херриман сделался его духовным наставником: он считал своим предназначением спасение душ и преображение судеб. Иногда он праздновал победу, иногда терпел неудачу – но никогда не унывал. В Беркли уже насчитывался десяток молодых людей, обязанных ему своей новой жизнью. К их числу принадлежал и Рауль. Херриман научил его правильно одеваться, причесываться, говорить, а главное, внушил ему, что можно пользоваться своим даром не только для того, чтобы затаскивать девушек в постель. За два года, проведенные у него, Рауль перестал уделять излишне серьезное внимание женским грудям и ягодицам; он по-прежнему провожал их пылким взглядом, но и это уже было не столь важно.

Агату познакомил с ним Макс, когда она поступила в университет. Знакомство сразу переросло в дружбу.

Рауль не принадлежал к числу студентов, но усердно посещал занятия Херримана и делал серьезные успехи, а также ходил на уроки кое-кого из его коллег, закрывавших глаза на присутствие у них в классе подопечных мэтра.

Рауль был всем обязан Америке, но тяжелое детство сделало его неравнодушным к участи угнетенных. Борьба против войны, сопротивление империалистической политике и сегрегации стали неотъемлемой частью его существования. Забастовщики частенько слушали его пение, оно звучало в первых рядах демонстраций. Очень скоро Рауль вступил в конфликт с законом, оказывая помощь тем, кто пострадал от рук полицейских. Встав на этот путь, он в конце концов ушел в подполье. Как большинство его соратников, он перебрался на Восток, в Нью-Йорк, и стал перебиваться мелкими заработками в Бронксе и на задворках Манхэттена, хватаясь за любую работу и ночуя где попало. Но и по прошествии десяти лет Рауль не излечился от ностальгии по Югу, по ослепительному солнцу. Десять зим на Гудзоне превратились для него в настоящее наказание. Кое-что сэкономив и совершив несколько мелких краж, он набрал достаточно денег, чтобы выйти из тени. Как-то январским утром, когда наступил холод и улицы в Трайбеке покрылись инеем, хотя снег так и не выпал, Рауль собрал вещи и отдал ключ от своей комнатушки приятелю, обещавшему, что кто-нибудь из его друзей обязательно найдет Раулю работу в Сан-Антонио. Преодолев пешком тридцать кварталов, он сел в автобус на автовокзале на 34-й улице.