Жан-Люк Банналек - Курортное убийство

– Это было убийство? Я имею в виду гибель Луака Пеннека.

– Пока мы не можем этого утверждать.

– Естественно, не можете. Это понятно. Вам хотя бы ясно, что за два дня погибли два представителя старинного бретонского семейства?

– Я очень благодарен вам за это точное и краткое сообщение, господин Пеннек.

– Что вы можете сказать о взломе и проникновении на место преступления? В нашей прошлой беседе вы об этом не обмолвились ни словом, хотя к тому времени это событие уже имело место. Если быть точным – за два часа до нашего разговора. Вы что-то прояснили по этому поводу?

– К сожалению, по этому поводу я не могу поделиться с вами никакой информацией.

– Надеюсь, после этого взлома картина осталась невредимой?

Андре Пеннек знал подоплеку всего дела и сумел упредить вопрос Дюпена о картине.

– Да, картина уцелела.

Дюпен страшно досадовал на себя за то, что не начал разговор с картины.

– И вы убедились, что это оригинал?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, это же старый дешевый трюк. Картину меняют на копию. Но вы, конечно, уже проверили такую возможность.

Дюпен не отреагировал на это замечание.

– С каких пор вы знаете о картине, господин Пеннек?

– О картине я знаю от отца. Кроме того, когда-то мы были очень близки с Пьером-Луи. Это было наше семейное дело, и, естественно, мы говорили о картине.

– Значит, вы всегда знали о подлинном Гогене?

– Да.

– Эта картина была частью наследства вашего отца, Шарля Пеннека. Согласно его завещанию вы были исключены из числа наследников.

– Да, так оно и было. Это известный факт. Картина принадлежала отелю.

– Согласно распоряжению вашего отца, вы – юридически – оказались лишенным наследства. Это ни в коем случае не могло оставить вас равнодушным.

– К чему вы клоните, господин комиссар?

– Ваш брат тоже исключил вас из завещания. Он сделал это тридцать лет назад – окончательно и бесповоротно.

– Я решительно не понимаю, какое отношение это имеет к нашему разговору.

– У вас не было никаких шансов получить наследство – даже его долю.

Пеннек ничего не ответил.

– Если бы вы не были исключены из завещания вашего сводного брата, то три дня назад стали бы обладателем миллионной суммы.

– Вот видите, вы сами это сказали. Я не получил никаких выгод от смерти моего сводного брата. Не говоря уже о железном алиби, у меня просто не было мотива.

– Однако, движимый разочарованием и озлоблением, вы можете изыскивать способы завладеть картиной.

– А вы можете и дальше попусту тратить время, если вам так угодно. В конце концов, это ваше расследование, и вы комиссар. Могу вам сказать, что мое нетерпение возрастает. Уже вчера, в Ренне, я спрашивал, почему до сих пор нет результатов.

– Я благодарю вас. Это был плодотворный разговор, господин Пеннек. Вы очень нам помогли.

Пеннек быстро ответил:

– О, не стоит благодарности. Это даже доставило мне удовольствие – естественно, как вы правильно заметили, мой долг как депутата – показывать образцы гражданственности в содействии следствию.

Дюпен встал. С него хватит.

– До свидания, господин Пеннек.

Андре Пеннек не сделал даже попытки встать.

– Желаю вам удачи в расследовании. Она вам наверняка понадобится.

Дюпен быстро вышел из кафе для завтраков, спустился по лестнице и вышел из отеля. Прочь отсюда, прочь, на свежий воздух! Надо пройтись. Все было плохо, просто отвратительно, и день начался с провала. Он не продвинулся ни на йоту. Андре Пеннек был ему просто физически противен. Впрочем, они оба не скрывали отношения друг к другу. Да. Но это был не он. Он не убийца. Во всяком случае, убивал не он.

Дюпен шел по Портовой улице. Вокруг было пусто. Дневная толчея еще не началась. Галереи и магазины откроются только в половине одиннадцатого. Дюпен дошел до гавани и остановился на молу. Потом он перешел на западный берег Авена. Так далеко вниз по реке он в последние дни еще не заходил.

Здесь, в дальнем конце гавани, Понт-Авен был очень похож на Кердрук или Порт-Манеш. Холмы по обе стороны Авена были здесь более пологими, их очертания мягко возвышались над берегом, а углубления между холмами изобиловали экзотической, как в ботаническом саду, растительностью. Через каждые два метра виднелись пальмы, любимые Дюпеном высокие, вертикально вонзавшиеся в небо пальмы, росшие небольшими купами. Здесь были и огромные рододендроны, дрок, камелии. Пахло утром и морем, водорослями и илом обнаженного отливом дна. Крайние дома городка утопали в зелени обширных буйных садов. Здесь стояли настоящие виллы. Здесь заканчивалась улица, здесь заканчивался и Понт-Авен. Дальше вела грунтовая дорожка. Здесь река резко расширялась, превращаясь в глубокий извилистый фьорд, который снова сжимался, выбрасывая в стороны узкие рукава, заливчики и песчаные поймы. Здесь начинались леса – дубовые, буковые, с покрытыми мхом деревьями, опутанными омелой и плющом. Это был легендарный залив Любви, вдохновивший многих художников конца девятнадцатого века. Этот залив фигурировал на великом множестве их пейзажей.

Не раздумывая, Дюпен углубился в лес. Дорога ветвилась, но Дюпен держался ближе к реке. Несколько раз звонил мобильный телефон. Высвечивались неизвестные номера или номера, на которые он не хотел отвечать. Два раза звонил Локмарьякер.

Дюпен гулял уже три четверти часа. Заходить так далеко он не собирался. На самом деле он не был большим любителем природы. Мысли метались, кружились в бесплодном водовороте, отчего настроение стало еще хуже. Как ни нелепо это звучало, но он еще больше устал от свежего воздуха. Прогулка нисколько ему не помогла. Ему сейчас вообще мог помочь только кофеин. Надо было идти не в лес, а в кафе. Теперь все это бродяжничество казалось ему несусветной глупостью; мало того, что он не мог распутать трудное дело, так он еще решил поплутать в густом кельтском лесу.

Узкая дорога вывела его прямо к берегу. Выйдя к реке, Дюпен остановился. Надо поворачивать назад. Было время отлива, и Авен, обмелевший и узкий, уютно стремил свои воды к морю. Снова завибрировал телефон. Дюпен посмотрел на номер – Нольвенн. Комиссар нажал кнопку.

– Да?

– Где вы?

– Стою у залива Любви.

– Ах!

– Да-да.

– И что же вы там делаете?

– Думаю.

Дюпен понимал, что это звучит комично, да и на самом деле было таковым. Но Дюпен знал, что Нольвенн поймет его правильно.

– Это просто отлично.

– Вы хотите сказать, что мне звонили с самыми неотложными делами и из самых высоких инстанций?

– Вы уже едете?

Нольвенн знала, что это был плохой знак – отсутствие звонков комиссара.

– Не знаю, думаю, что пока нет.

– Не падайте духом; я, как могла, успокоила страсти. Вы же понимаете, Бретань стоит на очень солидном материковом фундаменте.