Курт Ауст - Судный день

Томас осторожно вырезал большое легкое и попросил мне помочь оттянуть его в сторону, так чтобы можно было взглянуть на легкое изнутри. Отыскать след от укола в полутемной кузнице оказалось непросто, спина у меня заболела, и я выпрямился, но Томас вдруг вскрикнул, и я вновь склонился над легким. Томас показал на маленькое темное пятнышко и довольно присвистнул.

– Вот где орудие вышло. Я почти уверен. – И он наклонился над сердцем.

Внезапно я догадался, что он рассказывал про деревеньку в пустыне и пытался отыскать ранку от укола для того, чтобы отвлечь меня от отвратительного зрелища, какое являл собой вскрытый труп, он хотел, чтобы я позабыл о сладковатом запахе крови и меня перестало тошнить. Усмехнувшись, Томас выпрямился. На губах у него появилась торжествующая улыбка: ответ на свой вопрос он получил. Графа ранили в грудь, и орудие пронзило сердце.

Я махнул рукой туда, где на стене висели инструменты для обработки дерева:

– А могли его ударить шилом?

– Сейчас проверим. – Томас взял шило и поднес острие к сердцу графа.

– Нет, оно слишком короткое и не достало бы до сердца. К тому же мне кажется… – схватив графские камзол и жилет, он расправил ткань с левой стороны, – что его поразили более тонким предметом.

Томас проткнул жилет шилом рядом с уже имеющимся отверстием от орудия убийства. Все сомнения рассеялись – графа убили и совершили это преднамеренно. Томас принялся сравнивать:

– Видишь, дырка, оставленная шилом, почти в два раза больше, чем отверстие, оставленное убийцей, – профессор отложил шило и одежду в сторону, – тот, кто это проделал, не силен в анатомии. Если бы он ударил вот здесь, – и Томас показал на сердце под грудной клеткой, – то даже шила было бы достаточно, причем в этом месте не так много мышц. Но с другой стороны, – он пожал плечами, – кому подобное придет в голову?

Мы как раз затолкали легкое обратно, когда руки у меня обдало холодом, а какой-то странный звук возле двери заставил нас повернуться. В низком дверном проеме скрючился Альберт – его мучили приступы тошноты, а лицо было таким же бледным, как у графа. Круглыми от ужаса глазами он уставился на покойника, а потом перевел взгляд на Томаса – руки у того были заляпаны запекшейся кровью, и он почесывал локоть о торчащее из графской груди ребро.

– Я… – Конюх беспомощно умолк и вновь взглянул на мертвое тело. Сглотнул слюну. Посмотрел на Томаса. – … Гроб… я… – Рот искривился, на губах появилось некое подобие дикой ухмылки, голова его задрожала, на миг его безумный взгляд остановился на мне, а затем дверь захлопнулась и он исчез.

Я посмотрел ему вслед и задумчиво проговорил:

– Интересно…

Взглянув на меня, Томас рассмеялся и кинул в меня графским сапогом. Потом он засунул внутренности обратно и, прикрыв их ребрами, начал сшивать грудь графа У-образным швом, а я сжег простыню и окровавленные опилки и нагрел большой котел воды, чтобы смыть кровь со всего живого и мертвого и хорошенько помыть кузницу.

Перед вскрытием, когда мы отдыхали после обеда, я спросил Томаса, почему его так занимает смерть графа. Сам я считал, что нам следует побеспокоиться о том, как выбраться отсюда и доехать до Рибе, чтобы не опоздать к празднованию Нового года.

Томас сидел на кровати.

Помолчав, он поднял глаза и сказал, что здесь один ответ для короля и два – для меня. Однако он мне даст все три.

– Для короля, – сказал он, – благородное происхождение графа должно быть достаточно веской причиной для того, чтобы расследовать обстоятельства его смерти. Нельзя сказать, что король пылает особой любовью к аристократам, однако и ссориться с ними он не желает. А здесь, на территории Дании, в мирное время умирает иностранный граф – и это серьезный повод для беспокойства, – Томас улыбнулся, – таков мой ответ королю. Но будь мертвец графом или не графом, я в каком-то роде чувствую себя обязанным отыскать виновного в человеческой смерти. Потому что, – и профессор как-то странно посмотрел на стопку книг на столе, – знания обязывают.

А давая второй ответ, Томас виновато улыбнулся, будто считал его недостаточно обоснованным, и тем не менее заметил, что мудрость не кормит мудреца, а наоборот – заставляет голодать. Сказав все это, Томас лег отдыхать.

Я немного поразмышлял над его словами, а потом тоже завалился спать.

Когда я проснулся, Томас сидел за столом и читал книгу.

Увидев, что я проснулся, Томас поднялся и, направившись к двери, сказал, чтобы я собирался и спускался в кузницу. Немного погодя я спустился вниз по лестнице и увидел, что Томас стоит на пороге трактира с пилой для распилки мяса в руках и шепчет что-то Марии. Девушка качала головой. Что бы он там ни говорил ей, это явно не приводило ее в восторг.

Однако теперь наше пребывание в кузнице, к счастью, подходит к концу.

– Поможешь мне? – Томас обмыл тело графа, вытер его и теперь держал в руках чистую простыню. Мы с трудом завернули крупное тело графа в простыню, так что снаружи осталось лишь лицо, лицо спящего, черты которого все более заострялись, превращаясь в мраморную маску.

Альберт принес из сарая камзол и жилет графа и бросил их в кучу на полу возле двери, а Томас перед вскрытием срезал с покойного штаны и рубаху. Когда мы выходили из кузницы, я забрал одежду, чтобы, когда представится возможность, отнести ее в комнату графа.

Я прикрыл за нами дверь, а в горле у меня встал комок: лежащий на скамье и завернутый в белое, граф показался мне несказанно одиноким, и, чтобы немного развеять его тоску, один из фонарей я тушить не стал.

Вернувшись в комнату, Томас приказал мне взять перо и бумагу и приготовился диктовать, но я спросил его:

– Та сказка, которую вы рассказывали сегодня в кузнице, – откуда вы ее знаете?

Томас рассмеялся:

– Эта “сказка” приснилась мне сегодня ночью, после того, как мы с тобой сходили в сарай. Иногда я очень хорошо запоминаю собственные сны и сегодня утром, когда я проснулся, довольно отчетливо вспомнил этот сон. Знаешь, порой день задает вопросы, а ночь отвечает на них, – он уселся на кровать, – однако давай посмотрим, какие ответы принес нам сегодняшний день. Итак, во-первых, теперь нам известно, что граф д’Анжели был убит каким-то тонким предметом, длина которого составляет по меньшей мере, – он расставил руки, – около четырех дюймов. И предмет этот слишком тонкий – так что сразу и не определишь, что это такое. Пока мне ничего не приходит в голову, разве что такой длинный крюк, которым поправляют солому на крыше дома. Он довольно длинный, но слишком толстый.

Профессор замолчал и, глядя перед собой невидящим взглядом, принялся постукивать пальцами по губам и что-то бормотать. Наконец он кашлянул.