Курт Ауст - Судный день

На него нахлынули воспоминания, и мы решили дать ему отдохнуть и прийти в себя. Бигги тотчас же принесла суп и немного теплой воды – утолить жажду.

Поев, Альберт задремал, и мы с Бигги по очереди выходили на двор подышать. Ты тогда еще не вернулся, Петтер, но с лошадьми неплохо потрудился – они успокоились и выглядели довольными, особенно когда мы их покормили и поменяли им воду.

Немного погодя Альберт проснулся и продолжил рассказ.

– Тогда были сформированы легионы, которые мы называли дьявольскими. Драгуны квартировались в протестантских домах, а возражать мы не имели права. Солдаты могли как угодно издеваться над нами, унижать и… и… – Альберт тяжело вздохнул, – начали они с “малого” – шумели, мусорили в доме, обжирались нашей едой, а объедки кидали на пол… Они вламывались в отцовский кабинет и хватали его книги. Отец очень любил читать, а солдаты вырывали страницы и использовали их для розжига или когда ходили по нужде. Так нас вынуждали стать католиками. Если бы мои родители согласились принять католичество, солдаты тут же убрались бы из нашего дома, а отец получил бы вдобавок денежное вознаграждение – кажется, ливров пятьдесят или сто, так они говорили. Но мои родители не желали отрекаться от нашей веры и не сдавались. Солдаты зверели. Убивать им не разрешалось, и мы знали об этом, однако они могли далеко зайти в своей жестокости. Они издевались над прислугой, и многие из слуг покинули нас. Они испражнялись в готовые для продажи бочки с вином, пьянствовали, а однажды засунули мне в рот воронку и принялись лить туда воду… я… я думал, что захлебнусь и умру…

И здоровенный мужчина передо мной так вцепился в одеяло, что костяшки пальцев у него побелели. По лбу градом катился пот.

– Мой отец решил съездить в Лa-Рошель – разузнать, как оттуда уплыть за границу. Ему, естественно, пришлось держать это в тайне, и правду знала только мама. Мы же полагали, что он, как обычно, отправился по делам. Когда он уехал, нам стало еще тяжелее. И однажды… они… солдаты… В тот день они не просыхали, и… – Альберт затрясся всем телом, а губы скривились, будто от боли.

Пытаясь взять себя в руки, он заморгал и зашелся в кашле. Бигги подала ему воды и отерла со лба пот.

– Они… они надругались над моей матерью, прямо на глазах у нас с братом. Солдаты крепко держали нас – двоих мальчишек десяти и четырнадцати лет, – а в глаза тыкали палками, чтобы мы их не закрывали… Шестеро мужчин – они надругались над ней. Я тогда крикнул, что убью их, я поклялся… Но они только смеялись – еще бы, в их глазах я был лишь щенком… На следующий день вернулся отец. Мама сделалась странной, разговаривала бессвязно, то и дело принималась плакать… Отец бросился на лейтенанта, командовавшего драгунами, хотел задушить его, но солдаты так вздули отца, что тот едва смог добраться до постели. А следующим утром мы нашли маму на кухне. Она повесилась. В тот же вечер отец собрал все самое необходимое, и ночью мы тайком ушли оттуда, ушли прочь. В Лa-Рошели отец нашел одного рыбака, который согласился переправить нас на лодке в Англию, и уже заплатил ему половину. По нашим землям протекает река Вандея, и по ней, в маленькой шлюпке, мы хотели добраться до поместья, принадлежащего другому семейству, и те помогли бы нам преодолеть последний участок пути, где Вандея заворачивает к западу, к Ла-Рошели. Отец шепотом рассказал нам об этом, когда мы тихо пробирались по берегу к спрятанной шлюпке. После, когда мы с братом Виктором забрались в лодку, отец протянул мне пояс с зашитыми в него деньгами, быстро обнял нас и… мы и опомниться не успели, как он столкнул шлюпку в воду… А сам остался на берегу. Мы забыли про всякую осторожность и закричали, а он крикнул в ответ, что должен похоронить Ребекку – мою маму – в освященной земле, что не может просто бросить ее. Лодку уносило все дальше по течению, и вскоре мы услышали крики и выстрелы. Потом другие изгнанники рассказали, что той ночью, на берегу, отца застрелили…

Со лба у Альберта ручьями стекал пот. Мы с Бигги переглянулись – нужно дать ему передохнуть. Он поел и напился, и пришло ему время справить нужду – тогда я довел его до ближайшего пустующего стойла, а потом мы обмыли его водой. Вскоре им опять завладел беспокойный сон.

Мы с Бигги по очереди переделали множество разных дел – например, вычистили лошадей так, что шерсть у них залоснилась и их стало не узнать. Ты, Петтер, к тому времени уже вернулся, поэтому слышал рассказ Альберта о том, чем закончилось его путешествие. Вряд ли ты захочешь, чтобы я его повторял, – память у меня никудышная и запоминать дословно я не могу.

Когда я вернулся в конюшню, Томас попросил меня сходить к Марии за едой для всех нас.

В трактире я обнаружил лишь плотника – тот держал на коленях пивную кружку и дремал у камина. На кухне нашелся хлеб, масло и сыр – захватив все это, я отправился обратно в конюшню, но на заднем крыльце столкнулся с Марией. Она несла ведро с парным молоком. Увидев у меня в руках еду, кисло усмехнулась, но, не проронив ни слова, проскользнула мимо. Я развернулся и прошел следом за ней на кухню.

– Не принесешь ли нам кружку молока? – спросил я.

– Для ведьмы? – быстро проговорила Мария.

– Ну-у, если ты о Бигги, то да…

– Нечего ей тут делать, ведьме этой! Как подойдет к хозяйке, той тотчас делается дурно. А теперь она и Альберту решила голову заморочить! Пока она здесь – ноги моей не будет в конюшне. И если профессорскому помощнику надо молока, то пусть сам и возьмет! – От ярости она брызгала слюной, а глаза горели гневом и ненавистью. Я замер, пораженный ее злобным ответом, а затем отыскал большую корзину для хлеба, положил туда четыре кружки и еду и вдобавок захватил кувшин молока.

Мария не глядела на меня, зато плотник проснулся и злорадно ухмыльнулся мне вслед.

Ели мы молча. Я понял, насколько история Альберта поразила нас.

Наконец Альберт проснулся. Бигги подогрела свое снадобье, но на этот раз накрошила туда хлеба и сама с ложки покормила больного. Старалась она, видимо, не зря: Альберт приободрился и приступил к рассказу охотнее, чем прежде.

– Мы с Виктором доплыли до Лa-Рошели, и рыбак, с которым у отца был сговор, от слова не отступился. Он даже не взял с нас денег – сказал, что отец заплатил за четверых. Семья, которая помогла нам добраться до Лa-Рошели, тоже исповедовала гугенотскую веру, и они тоже бежали от тех, кто пытался обратить их в католицизм. Отец продавал им вино – так они и познакомились. Люди эти были добрые и отзывчивые, а их сын с моим братом оказались ровесниками. Вся их семья также готовилась к побегу, и в путь мы отправились восьмером. Поздней ночью наше судно отчалило от берега, и спустя два дня мы высадились в Плимуте, на южном побережье Англии. По пути Виктор заболел. Его мучила тоска по родителям, а по ночам донимали кошмары – я будил его и как мог утешал. По-моему, болезнь поразила не только его тело, но и рассудок… Хотя откуда мне знать… Он отказывался от еды, стал молчалив и, оказавшись в Англии, зачах и через неделю умер. Схоронив его, мы с друзьями отправились дальше, в Данию, – во Фредерикии жили их родственники, тоже бежавшие из Франции. Я прожил у них, пока мне не исполнилось девятнадцать, – тогда я и нанялся конюхом на этот хутор. – Альберт по очереди оглядел нас. После сна взгляд его темных глаз вновь оживился. – Вам, конечно, непонятно, зачем я рассказываю о моем детстве. И как все это связано с убийством на датском хуторе… – на его скрытых густой бородой губах появилось подобие улыбки, – вы, верно, думаете, что Альберт чуток спятил?