Анри Шарьер - Мотылек

И наконец, товары совершенно другого вида, своего рода промысел. Некоторые специалисты обрабатывают черепашьи панцири, добываемые рыбаками. Один такой панцирь с тринадцатью пластинами может весить до двух килограммов. Мастера выделывают из них браслеты, серьги, ожерелья, портсигары, расчески, гребни и заколки для волос. Я видел даже чудесную белую черепаховую шкатулку для драгоценностей превосходной, как мне показалось, работы. Другие мастера режут по скорлупе кокосового ореха, украшают резьбой и орнаментом бычьи и коровьи рога, вырезают змеек из дерева твердой породы или эбонита. Третьи занимаются ремеслом краснодеревщика, изготавливая высококачественную мебель без единого гвоздика. Наиболее искусные работают с бронзой. Конечно же, есть и художники.

Бывает, что для выполнения какой-нибудь работы объединяются несколько талантливых мастеров. Например, рыбак поймал акулу. Он обрабатывает ее разинутую пасть, чистит и полирует зубы. Краснодеревец вырезает из гладкого дерева уменьшенную модель якоря, достаточно широкую в средней части, чтобы на ней можно было что-то нарисовать. Затем якорь вставляют в акулью пасть. После этого художник рисует картину и вешает ее над акулой. Обычно на картине изображаются острова Салю, окруженные морем. Чаще всего используется следующий сюжет: виднеется мыс острова Руаяль, пролив и остров Сен-Жозеф. Над голубым морем садящееся солнце разливается всеми красками. В центре – лодка с шестью каторжниками, обнаженными по пояс. Они стоят, держа весла вертикально вверх. На корме три стражника, вооруженные автоматами. На носу два человека опрокидывают гроб, из которого, зашитый в мешок из-под муки, выскальзывает труп каторжника. А вокруг в ожидании жертвы плавают акулы с широко открытыми челюстями. Внизу, справа, табличка с надписью: «Похороны на Руаяле» – и дата.

Многие предметы промысла приобретаются надзирателями и украшают их дома. Наиболее ценные вещи покупаются заранее или делаются по заказу. Остальное распродается морякам с судов, заходящих на острова. Торгуют лодочники – это их сфера деятельности. Находятся шутники, которые берут старую, помятую, побитую кружку, миску или ложку и делают на ней гравировку: «Эта кружка принадлежит Дрейфусу. Остров Дьявола». И дата. Для моряков-бретонцев на любом предмете неизменно пишут: «Сезенек».

Этот нескончаемый круговорот бизнеса привлекал большие барыши на острова. Надзиратели были весьма заинтересованы в его процветании. Бизнес поглощал огромное количество каторжников, удерживая их в разветвленной сети занятости. Привыкая к новому образу жизни, они становились легко управляемыми.

Гомосексуализм признавался официально или был близок к признанию. Каждый, начиная с коменданта, знал, что такой-то является «женой» такого-то. Если одного отправляли на другой остров, то следом ехал и другой. Или обоих высылали вместе.

Из всей массы заключенных едва ли набиралось три человека на сотню желающих бежать с островов. Даже среди отбывавших пожизненное наказание. А как бежать? Единственный способ – добиться перевода на материк, в Сен-Лоран, Курý или Кайенну. Это проходило только с отбывающими ограниченный срок. С пожизненным сроком об этом нечего было и думать, разве что совершить убийство. Если это случалось, виновного как подследственного отправляли в Сен-Лоран и там судили. Но опять-таки, чтобы попасть в Сен-Лоран, надо сначала признаться в содеянном, что могло обернуться пятью годами одиночки, ибо кто же мог поручиться, что за три месяца пребывания в следственном изоляторе твои потуги совершить побег окончатся удачей.

Можно было также спекульнуть на своем здоровье. Скажем, признали тебя больным туберкулезом. Тогда тебя отправляют в Новый лагерь для чахоточных, что в восьмидесяти километрах от Сен-Лорана.

Могли помочь также проказа или хроническое воспаление тонкого кишечника с подозрением на дизентерию. Достать справку – легче легкого, но при этом ты рискуешь очутиться в специальном изоляторе с перспективой провести ближайшие два года бок о бок с настоящими больными и подхватить болезнь, которую сам же и выбрал. От желания сойти за прокаженного до самой проказы только один шаг. Можно также заявиться в изолятор со здоровыми легкими, работающими, как пара первоклассных мехов, и выйти со скоротечной чахоткой. Зачастую так и бывает. Что касается дизентерии, то избежать инфекции еще труднее.

Итак, я живу в блоке А, а вместе со мной еще сто двадцать человек. Надо еще научиться жить в этом обществе, где очень скоро распознают, кто есть кто. Прежде всего каждый должен знать, что тобой нельзя помыкать. Не дай бог струсить – только твердая линия поведения может обеспечить тебе уважение, и здесь все имеет значение: как ты держишься с надзирателями, соглашаешься ли выполнять определенные виды работ, отказываешься или нет от изнурительной поденщины. Ни в коем случае нельзя признавать над собой власть тюремщиков-арабов, повиноваться им, даже тогда, когда это может навлечь на тебя гнев надзирателя. Если ты проиграл целую ночь в карты, не следует вставать на утреннюю перекличку. Дежурный или старший по бараку отвечает в таком случае: «Болен, в постели». В другие два барака иногда заглядывают надзиратели и выгоняют так называемого больного на перекличку. В наш барак никто не заходит, здесь живут крутые ребята. А что у нас делать и искать? Все уже сделано и сказано. Все и так ясно. Живем мы тихо и спокойно.

Мой друг Гранде, приятель по «шалашу», родом из Марселя. Ему тридцать пять. Длинный и тощий, как жердь, но не обделен силой. Нам приходилось встречаться с ним и в Тулоне, и в Марселе, и в Париже. В общем, дружили еще во Франции. Зарекомендовал себя опытным специалистом по взлому сейфов. От природы добродушен, но иногда на него находит, и тогда он становится страшно опасным.

Сегодня я остался почти один в этом громадном зале. Дежурный по блоку подметает и спрыскивает водой цементный пол. Один человек сидит в углу и, зажав в левом глазу лупу в деревянной оправе, занимается починкой часов. С полки над изголовьем его гамака свисает до тридцати часов. На вид ему не более тридцати, а волосы совершенно седые. Подхожу и начинаю наблюдать за работой, затем пытаюсь вступить в разговор. Малый даже не поднимает головы, продолжая работать молча. В некотором раздражении я удаляюсь и выхожу во двор. Направляюсь к умывальникам. Там застаю Тити Белота с новенькой колодой карт в руках. Он быстро тасует карты. Пальцы неуловимым движением перебирают тридцать две карты. Не прекращая демонстрировать ловкость рук, он говорит мне:

– Ну как, старина? Порядок? Прижился на Руаяле?

– Вполне. Но сегодня мне такая жизнь осточертела. Надо чем-то заняться, а то нетрудно и свихнуться. Хотел сейчас поболтать с одним малым, часовщиком, но он даже не соизволил ответить.