Джеймс Роллинс - Глаз Бога

Только священник мог назвать случившееся «суматохой».

– Монсеньор Верона, зовите меня просто Дунканом.

– Только если вы в свою очередь будете звать меня Вигором.

– Договорились.

Наклонившись, Дункан подхватил одной рукой чемодан и опустил его себе на колени. Расстегнув молнию, он откинул крышку. Внутри, обложенные одеждой, лежали два предмета, завернутые в черную упаковочную пленку.

– В первую очередь меня беспокоит состояние того, который больше размером, – сказал Вигор. – Он очень хрупкий.

Монсеньор махнул рукой, предлагая Дункану развернуть пленку и открыть то, что внутри.

Дункан догадался, что вызывает тревогу пожилого прелата, поэтому был готов к тому, что увидел. Когда он размотал верхнюю половину пленки, показалась макушка черепа, уставившегося на него пустыми глазницами.

– Вы сможете полностью развернуть череп и передать его мне, чтобы я осмотрел его на предмет повреждений?

Дункану довелось насмотреться на смерть в Афганистане, но все же в глубине души у него что-то непроизвольно сжалось. На лице сидящей рядом с ним Джады отразилась смесь профессионального любопытства и отвращения.

Подавив свои собственные ощущения, Рен протянул к черепу обе руки, собираясь его взять, но, еще не прикоснувшись к кости, нервные окончания его пальцев почувствовали щекочущее давление, вызванное движением вживленных в них крошечных магнитов.

Удивленный, он отдернул руки и встряхнул пальцами.

– Бояться нечего, – сказал Вигор, ошибочно истолковав его реакцию.

Не обращая на него внимания, Дункан поднес пальцы к темени. Ощущение не было похоже на все то, с чем он сталкивался до сих пор: ему показалось, будто он окунул пальцы в холодное желе, маслянистое и насыщенное электричеством.

– Что вы делаете? – спросила Джада.

Только теперь до Дункана дошло, как все это должно было выглядеть со стороны.

– Череп излучает какую-то странную электромагнитную сигнатуру. Очень слабую, но она присутствует.

Джада сдвинула брови.

– Почему… как вы это определили?

Дункан еще не говорил ей о магнитах, но сейчас он все подробно объяснил.

– Кончики моих пальцев определенно улавливают какую-то энергию, исходящую от черепа, – закончив, сказал он.

– В таком случае вы должны также изучить и древнюю книгу, – предложила Рейчел.

Взяв второй сверток, она разорвала упаковочную пленку. Кожа переплета была потертой, покрытой глубокими морщинами.

Дункан медленно провел пальцами над поверхностью книги. На этот раз ему пришлось прикоснуться к кожаному переплету, чтобы почувствовать едва различимую дрожь. И тем не менее ощущение было таким же. Тело Дункана покрылось мурашками.

– Еще слабее… но в точности такое же.

– А что, если это какая-то остаточная радиация? – предположила Рейчел. – Мы не знаем, где хранились реликвии до настоящего времени. Возможно, рядом с источником радиоактивного излучения.

Джада нахмурилась, не принимая такое объяснение.

– У меня в чемодане есть оборудование для изучения разбившегося…

Она осеклась и оглянулась на Монка, со стыдом осознав, как близка была к тому, чтобы раскрыть главную задачу экспедиции, которая пока что держалась в тайне от двух итальянцев.

Смущенно кашлянув, Джада продолжала:

– У меня есть инструменты для исследования различных видов излучения. Счетчики Гейгера, мультиметры и тому подобное. Как только мы приземлимся, я проверю утверждение Дункана.

Тот пожал плечами.

– Излучение есть. Я не могу объяснить, какое именно, но оно присутствует.

Вигор откинулся на спинку кресла.

– В таком случае, чем быстрее мы попадем в точку с координатами, указанными братом Иосипом, тем лучше.

Дункан отнесся к заявлению монсеньора скептически. Застегнув чемодан, он полностью переключил свое внимание на унылый ландшафт. Через какое-то время молодой оперативник поймал себя на том, что трет кончики пальцев друг о друга, словно стараясь избавиться от какой-то маслянистой пленки, покрывающей их. Он затруднился бы выразить словами то, что зафиксировало его шестое чувство.

За неимением лучшего, Дункан смог бы только сказать: «Тут что-то не так ».

18 ноября, 17 часов 28 минут

по улан-баторскому поясному времени

Улан-Батор, Монголия

Из горячих труб, проходящих по стенам подземной камеры, спрятанной глубоко под улицами Улан-Батора, с шипением вырывался пар. Масляные фонари красноватым сиянием освещали место, где собрался клан. Повелитель Синих Волков стоял перед своим первым помощником и другими членами высшего руководства клана. Он поправил волчью маску, чтобы лучше скрыть черты своего лица.

Только первому помощнику было известно его настоящее имя.

Батухан, то есть «твердый правитель».

– И после нападения в Актау они остались живы? – спросил глава клана у своего помощника.

Арслан поспешно кивнул. Этому молодому мужчине не было еще и тридцати лет: открытое лицо, высокий и поджарый, с волосами черными, как тень. На нем была обычная европейская одежда – джинсы и толстый шерстяной свитер, но в широких скулах и желтовато-коричневом лице, блестящем от пота, в нем чувствовался чистокровный монгол – без каких-либо примесей китайцев и русских, в прошлом поработителей монгольского народа [19].

Подобно многим представителям молодого поколения монголов, Арслан гордился и восторгался теми свободами, которые были с таким трудом завоеваны поколением Батухана. Это были настоящие потомки великого Чингисхана, воина, верхом на коне покорившего б о льшую часть известного мира.

Батухан хорошо помнил, как в течение долгих десятилетий советского правления Москва запрещала упоминать имя Чингисхана, чтобы не пробуждать чувство национальной гордости у порабощенного народа. Советские танки даже перекрывали дороги в горы Хэнтэй, не позволяя людям посещать почитаемую всеми монголами родину великого хана.

Но все изменилось с установлением демократии.

Восстав из пепла, Чингисхан сделался кумиром молодого поколения. Для него он был полубогом. Родители давали своим сыновьям имя Тэмуджин – именно так звали великого вождя, прежде чем он взял себе имя Чингисхан, «Повелитель Вселенной». По всей Монголии в его честь называли улицы, конфеты, марки сигарет и сорта пива. Его лицо красовалось на банкнотах и стенах домов. Двухсотвосьмидесятитонная конная статуя Чингисхана из сверкающей стали встречала гостей столицы Монголии Улан-Батора.

Новообретенная гордость текла по жилам монгольского народа.

Пристально посмотрев в лицо своего ближайшего помощника, Батухан увидел не гордость, а только стыд неудачи. Он сознательно выбрал самые жесткие слова, чтобы раздуть этот стыд, превратить его в чувство долга.