Гастон Леру - Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

– Клянусь жизнью моей умирающей дочери, что с той секунды, как я услышал ее призывы о помощи, я ни на миг не отходил от двери. Клянусь, что дверь эта не открывалась, когда я оставался один в лаборатории. Клянусь, что, когда трое моих слуг и я проникли в Желтую комнату, убийцы там не было. Клянусь, что преступник мне неизвестен!

Стоит ли говорить, что, несмотря на всю торжественность этой клятвы, словам г-на Стейнджерсона мы не поверили? Фредерик Ларсан дал нам надежду узнать правду, и терять ее так быстро нам не хотелось.

Г-н де Марке объявил, что наша «беседа» закончена, и мы готовы уже были покинуть лабораторию, как вдруг репортер, этот мальчишка Рультабийль, подошел к г-ну Стейнджерсону, с великим почтением пожал ему руку и до меня донеслись его слова:

– Я верю вам, сударь!»

На этом я кончаю цитировать – мне казалось, что без этого не обойтись, – повествование г-на Малена, письмоводителя суда в Корбейле. По-видимому, нет нужды сообщать читателю, что обо всем происшедшем в лаборатории мне немедленно и точно рассказал сам Рультабийль.

Я рассчитывал уехать из замка только около шести, взяв с собой статью, в спешке написанную моим другом в небольшой гостиной, которую г-н Дарзак предоставил в наше распоряжение. Репортер собирался ночевать в замке, воспользовавшись необъяснимым гостеприимством Робера Дарзака: в эти тяжелые дни г-н Стейнджерсон препоручил ему все домашние хлопоты. Тем не менее Рультабийль вызвался проводить меня до вокзала в Эпине. Когда мы шли по парку, он сказал:

– Фредерик Ларсан и впрямь очень умен, репутация у него не дутая. Знаете, как ему удалось отыскать башмаки папаши Жака? Рядом с местом, где мы заметили следы изящных штиблет и где исчезли следы грубых башмаков, обнаружилась прямоугольная вмятина в земле, свидетельствующая о том, что недавно там лежал камень. Ларсан стал искать этот камень, не нашел и тут же сообразил, что им воспользовался преступник, чтобы утопить в пруду башмаки, от которых он хотел избавиться. Расчет Фреда оказался верен, что и доказал успешный поиск. Я об этом не подумал, но должен сказать, что мыслями я уже был в другом месте, поскольку по большому числу следов пребывания убийцы в павильоне, а также по совпадению следов, покрытых черной пылью, со следами папаши Жака, рисунок которых я сделал без его ведома в Желтой комнате, я понял, что преступник хотел бросить подозрение на старика слугу. Именно это и позволило мне сказать ему, если вы помните, что найденный в этой несчастной комнате берет должен напоминать его собственный, и описать найденный там платок – он должен был походить на тот, которым папаша Жак при мне воспользовался. До сих пор мы с Ларсаном рассуждали одинаково, но дальше наши пути разошлись, и это ужасно: он совершенно искренне впадает в заблуждение, и мне придется поэтому сражаться впустую.

Я был удивлен, с каким нажимом мой молодой друг произнес последние слова. Он повторил:

– Но верно ведь: сражаться с выдумками – это и есть сражаться впустую!

Мы как раз проходили позади замка. Наступила ночь. Одно из окон на втором этаже было приоткрыто. Из него сочился слабый свет и слышались какие-то звуки, привлекшие наше внимание. Мы пошли вперед, пока не уткнулись в дверь, расположенную прямо под окном. Рультабийль шепнул мне, что это окно комнаты м-ль Стейнджерсон. Звуки, привлекшие наше внимание, на секунду замолкли, потом послышались вновь. В комнате кто-то глухо стонал. Нам удалось различить только три слова: «Бедный мой Робер!» Рультабийль положил руку мне на плечо и прошептал прямо в ухо:

– Знать бы, о чем говорят в комнате, расследование длилось бы недолго. – Он осмотрелся; в густой тьме была видна лишь крохотная лужайка, окаймленная деревьями. Стоны опять смолкли. – Раз нельзя услышать, можно попытаться хотя бы посмотреть…

Сделав знак, чтобы я ступал потише, Рультабийль потащил меня через лужайку к березе, ствол которой белел во мраке. Росла она как раз напротив интересовавшего нас окна, а нижние ее ветви находились примерно на уровне второго этажа. Сидя на одной из них, можно было легко увидеть, что происходит в комнате м-ль Стейнджерсон. Именно об этом и подумал Рультабийль: приказав мне сидеть тихо, он обхватил ствол березы своими молодыми крепкими руками и полез. Вскоре он пропал среди ветвей, и наступила тишина.

Приоткрытое окно напротив меня все еще светилось, никакие тени там не мелькали. Было тихо. Я ждал. Внезапно сверху до меня донеслись слова:

– После вас!

– Нет, сперва вы, прошу вас!

Наверху, среди ветвей, Рультабийль с кем-то учтиво разговаривал. Каково же было мое изумление, когда на гладком стволе дерева я различил две человеческие фигуры, которые вскоре спустились на землю. Рультабийль влез на дерево один, а спустился с кем-то вдвоем!

– Добрый вечер, господин Сенклер!

Это был Фредерик Ларсан. Когда мой юный друг решил занять наблюдательный пост, полицейский уже сидел наверху. Впрочем, ни тот ни другой не обращали на мое удивление никакого внимания. Из их разговора я понял, что, сидя там, на дереве, они оказались свидетелями сцены, полной нежности и отчаяния: м-ль Стейнджерсон лежала пластом на постели, а г-н Дарзак стоял на коленях у ее изголовья. Однако же выводы из этой сцены наблюдавшие сделали совершенно различные. Легко было предположить, что на Рультабийля она произвела сильное впечатление в пользу Робера Дарзака, тогда как Ларсан счел ее чистым лицемерием со стороны жениха м-ль Стейнджерсон.

Когда мы добрались до ворот парка, Ларсан вдруг остановился.

– Моя трость! – вскричал он.

– Вы забыли трость? – спросил Рультабийль.

– Да, – ответил полицейский, – я оставил ее там, у дерева.

Уверив нас, что сию же секунду вернется, он ушел.

– А вы обратили внимание на трость Фредерика Ларсана? – поинтересовался репортер, когда мы остались одни. – Она совсем новая, раньше я у него ее не видел. Похоже, она ему очень нравится – он с нею не расстается. Можно подумать, что он боится, как бы она не попала в чужие руки. Ларсан ведь никогда не ходил с тростью. Интересно, где он ее раздобыл? Это весьма странно: человек трости в руки не брал, а теперь, на следующий день после преступления в Гландье, шагу ступить без нее не может. Когда мы подходили в первый раз к замку и Фред нас заметил, он сунул часы в карман и поднял трость с земли – жест, на который мне, видимо, следовало уже тогда обратить внимание.

Мы вышли из парка, Рультабийль замолчал. Мысли его явно все еще вертелись вокруг трости Фредерика Ларсана. Так оно и было: уже на подходе к Эпине он сказал:

– Ларсан приехал в Гландье раньше меня, раньше меня начал расследование. У него было время узнать что-то, чего я не знаю, и найти что-то, о чем мне неизвестно. Интересно, где он отыскал эту трость? – Журналист помолчал и добавил: – Очень возможно, что подозрения, то есть даже не подозрения, а рассуждения, приведшие его прямо к Роберу Дарзаку, основаны на чем-то, что для него очевидно, а для меня – нет. Может, дело в этой трости? Где же он мог наткнуться на эту чертову трость?