Хосе Сомоза - Клара и тень

© О. Коробенко, перевод, 2005

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

В этом умопомрачительном триллере из мира искусства Хосе Карлос Сомоза убедительно доказывает, что даже абстрактные, казалось бы, композиции прекрасно могут сочетать экшн, интригу, эмоциональную драму и головокружительную дозу сексуального напряжения. «Клара и тень» – фантастика, триллер и трактат об искусстве и убийстве под одной обложкой. Это удивительный роман, раскрывающий перед нами восхитительно ненормальные идеи об эстетике и природе человека. С каждым шагом Сомоза заманивает нас все глубже – сбивками темпа, дикими представлениями об эстетике, подчеркнутым здравомыслием детективного расследования и истерически смешными видениями будущего.

В «Кларе и тени» мироустройство, придуманное Хосе Карлосом Сомозой, увлекает нас едва ли не больше, чем густая детективная интрига. Проза Сомозы неуклонно затягивает читателя все глубже в этот поразительный и безусловно страшный мир.

«Клара и тень» – философский триллер, потрясающий гибрид классического триллера с романом идей, и пусть вас это не пугает: читать его в таком ракурсе интереснее всего.

Имя Хосе Карлоса Сомозы – синоним литературного качества и богатейшего воображения. Он умеет творить странные миры – почти реальные и, однако, далекие от реальности – и радушно приглашает нас войти.

Неослабное напряжение задается гибелью первой жертвы, поддерживается обещанием дальнейших неминуемых убийств – и одновременно перед нами изящно раскрываются глубочайшие проблемы метафизики и искусства.

Среди авторов, пишущих на испанском языке, Хосе Карлос Сомоза считается одним из самых смелых новаторов в области литературы мистической и фантастической направленности; в своих произведениях он стремится преодолеть барьер между жанрами… Его романы переведены более чем на тридцать языков.

Девочка-подросток на подиуме обнажена. На уровне нашего взгляда гладкий живот и темный эллипс пупка. Голова склонена набок, глаза опущены, одна рука прикрывает лобок, другая на бедре, колени сведены вместе и чуть согнуты. Она окрашена охрой и сиеной натуральной. Тени из сиены жженой подчеркивают грудь и обводят линию щиколоток и щелку. Мы не должны бы говорить «щелку», поскольку речь идет о произведении искусства, но при взгляде на это ничего другого в голову не приходит. Крохотная вертикальная впадина, лишенная даже следа волос. Мы обходим подиум и рассматриваем фигуру со спины. На смуглых ягодицах играют блики света. Если отойти назад, сложение ее кажется более невинным. Небольшие белые цветы ковром покрывают ей волосы. У ее ног тоже цветы – лужица молока. Даже на расстоянии ощущается этот странный, идущий от нее запах, будто пахнет благоухающим от дождя лесом. Рядом с заградительным шнуром – табличка с названием на трех языках: «Падение цветов».

Состояние транса, в которое погружена публика, прерывают мелодичные ноты громкоговорителя: музей закрывается. Женский голос сообщает об этом по-немецки, потом по-английски и по-французски. Как правило, все понимают или по крайней мере догадываются, о чем речь. Преподавательница престижного венского колледжа собирает своих овечек в школьной форме и пересчитывает, чтобы проверить, все ли на месте. Она привела детей на выставку, несмотря на то что тут обнаженные тела. Это не важно, тела – произведения искусства. Для японцев главное, что им не разрешили фотографировать, поэтому на выходе они не улыбаются. Впрочем, они довольно скоро утешаются, найдя каталоги с цветными фотографиями по пятьдесят евро. Красивый венский сувенир.

Десять минут спустя в уже опустевшем зале происходит нечто неожиданное. Появляются несколько мужчин с беджами на отворотах пиджаков. Один приближается к подиуму с девочкой-подростком и громко говорит:

– Аннек.

Ничего не происходит.

– Аннек, – повторяет он.

Дрожь ресниц, поворот шеи, открывается рот, тело содрогается, зарождающаяся грудь колышется дыханием.

– Сама можешь спуститься?

Она кивает, но слегка колеблется. Мужчина протягивает ей руку.

Наконец девочка сходит с подиума, взметая ногой рой лепестков.

Аннек Холлех открыла краник первого из флаконов, подсоединенных к металлическому хромированному душу, и вода сделалась зеленой. Потом она открыла второй краник и растерлась красной водой. Потом встала под синий и фиолетовый водопад. Каждая жидкость удаляла только один из четырех въевшихся в ее тело составов: красок, масел, лаков для волос, духов. Флаконы были пронумерованы и окрашивали воду в разные цвета, чтобы она не запуталась. Первыми под дробь капель с нее сошли краска и лаки. Труднее всего было смыть запах влажной земли. Кабинка наполнилась паром, и ее тело исчезло за завесой жидкой радуги. В зале еще двадцать кабинок, в каждой растушеванный силуэт. Слышалось гудение душей.

Через десять минут, завернувшись в полотенца, в облаке пара, она босиком прошла в раздевалку, вытерлась, причесалась, смазала все тело увлажняющим, а потом защитным кремом, помогая себе губкой на длинной ручке, чтобы достать до спины, и спрятала безбровое лицо под двумя слоями косметики. Потом открыла свой шкафчик, сняла с вешалки одежду. Всё – совсем новое, недавно купленное в магазинах Юденгассе, Кольмаркта, в Хаас-Хаус и на роскошной улице Кернтнер. Ей нравилось покупать одежду и аксессуары в городах, где она выставлялась. Кроме этого, за семь недель в Вене она купила фарфор и стекло фабрики «Аугартен», конфеты «Демель» для матери и небольшие украшения для своей подруги Эммы ван Снелль, которая тоже была картиной, но выставлялась в Амстердаме.

В ту среду, 21 июня 2006 года, Аннек пришла в музей в розоватой блузке, жилете-милитари и просторных брюках со множеством карманов. Она достала все эти вещи из шкафчика и оделась. Нижнее белье она не носила – это не рекомендуется, если ты должен выставляться полностью нагим (остаются следы). Она сунула ноги в мягкие туфли в форме двух медвежат, застегнула черный браслет часов с узким циферблатом и взяла сумку.

На соседнем кресле в зале маркировки сидела Салли, картина с подиума номер восемь. На ней была малиновая блузка без рукавов и джинсы. Они поздоровались, и Салли сказала: