Эмма Хоутон - Тьма

Каро смеется и показывает ему средний палец.

– Такое дерьмо, что ты ел добавку, а?

– Что я могу сказать? Я старая толстая свинья, – Арк, гогоча, потирает свой внушительный живот.

– Естественно, вся схема с готовкой по сменам работает лучше летом, когда здесь больше людей, – объясняет мне Каро, пока я ковыряю жирный кусок рыбы. – Но мы пытаемся почаще вносить изменения – не хотим, чтобы народ затосковал по дому.

– Так чем ты тут занимаешься? – спрашиваю я Алекса, занятого поглощением еды с концентрацией человека, который либо голодает, либо надеется избежать разговора.

– Полевой помощник. – Его выразительные карие глаза встречаются с моими.

Я наконец-то определяю его акцент.

– Ты из Ирландии?

– Ага. Донегол.

– Там хорошо. Я как-то ездила туда с палатками.

– Намокла небось? – Выражение лица Алекса выдает мимолетное удивление.

– Немного.

Он позволяет себе полуулыбку, но потом его взгляд проходится по Дрю, приближающемуся с нагруженной едой тарелкой. Он садится возле меня, кивая на мой жалкий ужин.

– Ты не голодная?

– Как-то нет аппетита, – признаюсь я.

Каро мельком оглядывает меня с ног до головы.

– Тебе бы он не помешал, – она улыбается, показывая, что не хочет меня обидеть.

– Наверное, просто устала, – пожимаю плечами я, расправившись с несколькими кусочками картошки, прежде чем сдаться. Правда в том, что все наслаждение от еды исчезло после аварии.

Хотя, по моим подозрениям, таблетки тоже не облегчают ситуацию.

– Дай сюда. – Арк берет мою тарелку и соскребает еду на свою. – Нехорошо будет это выбрасывать.

Алекс встает, оставляет пустую тарелку и стакан возле стойки, затем молча уходит. Каро смотрит ему вслед, но Дрю только невозмутимо вскидывает бровь, поворачиваясь ко мне.

– Итак, что ты думаешь об этом всем?

Я делаю глоток воды.

– Отлично. То есть это все, конечно, ошеломляет, но я привыкну.

– Ну, мы рады, что ты с нами. – Каро дружелюбно пожимает мне руку. Это маленький жест, но ее доброта трогает меня. Мне нравятся она и Дрю, с облегчением осознаю я. У меня будут здесь хотя бы двое друзей.

Подходящий ли сейчас момент, чтобы спросить о моем предшественнике? Я почти ничего не знаю о Жан-Люке, французском докторе, чья смерть привела к тому, что я сижу здесь. Только то, что он умер на льду в результате какого-то несчастного случая во время спуска.

Но каким-то образом я чувствую, что никто не захочет об этом говорить. Все-таки Антарктика опасна – это уж точно было понятно из интенсивного курса АСН по медицине. Здесь могло случиться все, что угодно, и мы находимся очень далеко от помощи. Легче вернуть кого-то с Международной космической станции, заметил один доктор из АСН в Женеве, чем отсюда посреди зимы.

Беспокоятся об этом другие так же, как я?

Я оглядываюсь по сторонам, но атмосфера среди примерно двух десятков людей в столовой кажется расслабленной и беспечной – если их и беспокоит то, насколько они изолированы, они хорошо это скрывают.

Несомненно, это наилучший способ, решаю я. Просто выкинуть это из головы.

Где я вообще?

Я просыпаюсь, дезориентированная, в сумерках, искусственно созданных опущенными жалюзи. На несколько секунд я вернулась туда, в госпиталь, когда меня привезли после аварии. Такое же ощущение растерянности, замедленного времени. Постепенное вторжение воспоминаний.

Эти лисьи глаза в свете фар, стремительное приближение деревьев.

Никогда, к счастью, не момент столкновения.

Не последствия.

Но я не там. Я в Антарктике. Я прилетела на самолете вчера. Я собираюсь провести следующие десять месяцев здесь, на льду, с дюжиной других душ за компанию.

От этой мысли у меня беспокойно переворачивается желудок, а затем резко подступает тошнота. Я выбираюсь из кровати и бегу по коридору, добираюсь до тесной ванной как раз вовремя, чтобы успеть склониться над унитазом. Меня тошнит.

О боже. Я опираюсь о белую кафельную стену, тяжело дыша. Голова кружится от зарождающейся мигрени. Комната вертится секунду или две, и я боюсь, что упаду в обморок, но ощущение проходит через несколько глубоких вдохов.

Высотная болезнь. Все переносят ее после прибытия, но я внимательно прослежу, чтобы она не переросла во что-нибудь похуже. Последнее, что мне нужно, это пневмония – редкое, но опасное осложнение от пребывания на таких высотах.

Поднимаясь на ноги, я набираю в руки воду из-под крана и пью, затем умываюсь, избегая смотреть на свое отражение. Это привычка, которую я выработала после восстановления. Я не хочу смотреть на шрам, на мои безвозвратно испорченные черты лица дольше необходимого – достаточно того, что я вынуждена терпеть реакцию окружающих.

Вернувшись в спальню, достаю несколько таблеток «Гидрокодона» [3] Полусинтетический опиоид, получаемый из природных опиатов кодеина или тебаина. Препарат имеет болеутоляющий эффект, а также используется как сильное супрессивное средство от кашля. Входит в перечень запрещенных наркотических веществ. из моих запасов и смотрю на часы. Пять сорок шесть утра. Я спала семь часов, самый длинный период непрерывного сна за многие месяцы.

Одевание в спортивные штаны и легкую футболку сопровождается вихрем искр и потрескиваний. Еще одна неожиданная черта станции – из-за сухой атмосферы статическое электричество ударяет по-другому. Вчера Дрю показал мне полоски алюминиевой ленты на всех столах, ведущие к радиаторам или другим заземленным частям здания, которые используются, чтобы «разрядить» себя, прежде чем прикасаться к компьютерам или другому чувствительному оборудованию. Он продемонстрировал, как проводить локтем по стене, рассеивая накапливающееся электричество – это менее болезненно, чем позволить ему выходить через кончик пальца.

В столовой я удивлена, что не первая пришла к завтраку. Алекс сидит в одиночестве, согнувшись над книгой. Я наливаю кофе, молясь, что смогу удержать его в себе. Стоило бы пить только воду, но мне нужно, чтобы кофеин приободрил меня и смыл ужасный привкус во рту.

– Что-то хорошее? – я усаживаюсь напротив Алекса, кивая на его книгу.

– Ага. Очень жутко, – он показывает мне обложку, «Темная материя», Мишель Пейвер, а потом закрывает книгу и откидывается назад, не глядя мне в глаза. Есть в нем что-то такое, что я никак не могу определить. Напряжение в его позе. Какая-то настороженность. Я замечаю, что его правая нога подергивается, пока он проглатывает остатки своего тоста.

– Так как ты себя чувствуешь? – спрашивает он наконец, нетерпеливым жестом убирая волосы с лица. Это очень вежливый вопрос, но его тон намекает, что он спрашивает просто из вежливости.