Гилберт Кит Честертон - Мое преступление (сборник)

С некоторым усилием Эйш заставил себя произнести:

– Следует признать, что перед нами – останки человека, хотя мы и не можем утверждать, что это… какой-либо конкретный человек. В конце концов, те россказни о пьянчуге могут оказаться в чем-то правдивы: не исключено, что он свалился в этот колодец. При определенных условиях, под воздействием определенных естественных процессов, кости могут лишиться плоти и сами по себе, без участия злоумышленника. Нам снова нужен доктор.

Затем он вдруг добавил, неожиданно для себя самого:

– Вы не захватили с собой шляпу бедолаги Вейна?

Пейнтер молча протянул ему шляпу, и тот поспешно нахлобучил ее на череп.

– Не надо! – вырвалось у американца.

Эйш просунул палец в дыру на шляпе, как незадолго до того доктор; палец лег на отверстие в черепе.

– Это у меня есть преимущественное право колебаться, – уверенно, но дрожащим голосом произнес он. – Мы со сквайром были более давними друзьями.

Пейнтер молча кивнул, соглашаясь заодно и с результатом опознания. Последнее сомнение – или последняя надежда – развеялась, и он снова взялся за багор, чтобы не произнести ни слова, пока они не выудили самую последнюю находку.

Казалось, птицы вокруг них пели громче обычного, а танец колышущихся на ветру листьев далеко внизу повторяли волны, бьющиеся о скалы. Здесь виднелись лишь гигантские корни загадочных деревьев, остальное скрывалось где-то в вышине, там, где носилось множество маленьких беззаботных живых существ. Да и их самих можно было принять за обычных натуралистов или даже за мальчишек, в погожий летний выходной удящих угрей или корюшку. Но вот Пейнтер зацепил багром что-то более тяжелое, чем любая кость. Едва не прорвав сети, его улов со звоном упал на замшелый камень.

– Правда лежит на дне колодца! [19] Английская пословица, аналогичная русской «Ищи ветра в поле, а правду – на дне морском». – с воодушевлением вскричал американец. – Это топор.

Это и вправду был топор, он поблескивал в траве у колодца точно так же, как задолго до того, когда все только начиналось, его наточенное лезвие блестело в чаще, куда его зашвырнул дровосек. Только теперь это лезвие с одной стороны было испачкано чем-то бурым.

– Понятно, – сказал Эйш, – это топор дровосека, а значит, вы подозреваете дровосека. Это очень поспешные выводы.

– Они обоснованы! – возразил Пейнтер. – Послушайте, мистер Эйш, я знаю, о чем вы думаете. Вы не доверяете Трегерну. Но я уверен, что смогу вас убедить! Для начала: первая мысль, когда видишь топор дровосека, – что его использовал дровосек. Что вы на это скажете?

– Скажу, что это вовсе не так, – отвечал юрист. – Топор будет последним, что дровосек станет использовать в качестве орудия преступления, если в нем осталась хоть капля здравомыслия.

– Но в нем ее не осталось, – спокойно парировал Пейнтер. – Вы говорили, что хотите узнать мнение доктора. Так вот: мнение доктора совпадает с моим. Мы оба встречали дровосека, бесцельно блуждающего неподалеку, и совершенно ясно, что такая мысль могла прийти ему в голову. Если бы убийца был человеком вроде вас, к вашим аргументам стоило бы прислушаться. Но убийца верит в мистику. Он фанатично верит в зловещую силу этих деревьев. И он вполне мог возомнить, будто его топор – священное оружие, пригодное для жертвоприношения, и пожелать отрубить Вейну голову у всех на глазах, как Карлу I. Он до сих пор повсюду ищет этот топор, должно быть, как реликвию.

– И именно поэтому, – с улыбкой сказал Эйш, – он сразу после священнодействия выбросил его в колодец.

Пейнтер рассмеялся.

– Что ж, здесь вы меня поймали, – признал он. – Но я уверен, что вы согласитесь вот с чем. Помните, как мы все сидели и следили за лесом, куда ушел сквайр? А все время ли мы за ним следили? Откровенно говоря, я почти готов поверить, что павлиньи деревья наслали на меня своеобразное проклятие – усыпляющее.

– Ладно, – признал Эйш, – теперь и вы меня поймали. Боюсь, я не могу утверждать под присягой, что не сомкнул глаз до утра, но виню в этом не волшебные деревья, а свою маленькую личную причуду: люблю, знаете ли, спать по ночам. Но послушайте меня, мистер Пейнтер. Если еще один очень серьезный аргумент против кандидатуры любого человека из деревни или откуда-либо еще на роль преступника. Допустим, он мог проскользнуть мимо нас незамеченным и уйти следом за сквайром. Но зачем бы ему это делать? Откуда ему было знать, что сквайр отправился в лес? Вы ведь помните, как внезапно он ввязался в эту авантюру, это было мгновенное решение. Лес – последнее место, где такого человека, как он, стали бы искать среди ночи. Я знаю, это звучит ужасно, но мы, собравшиеся в тот вечер за столом, – мы единственные, кто знал. Что возвращает меня к одному моменту в ваших рассуждениях, в котором вы кажетесь мне абсолютно правым.

– К какому же? – поинтересовался Пейнтер.

– Вы сказали, что убийца верит в мистику, – ответил Эйш. – Но он верит куда разумнее, чем бедный Мартин.

Пейнтер попытался было протестовать, но умолк.

– Давайте говорить прямо, – продолжал Эйш. – У Трегерна имелись все те мотивы, которые вы приписываете дровосеку. Он, в отличие от дровосека, знал, куда отправился Вейн. Но и это еще не все. Кто подзуживал Вейна, поддразнивал и в конечном итоге заставил пойти в лес? Трегерн. Кто буквально пророчествовал, словно шарлатан-астролог, что если он и впрямь туда отправится, с ним непременно что-то случится? Трегерн. Кто всю ночь, не важно по какой причине, вне себя от гнева, до утра бегал взад-вперед и оглашал окрестности воплями, что вот-вот все кончится? Трегерн. И наконец, когда я подошел к кромке леса, кого я увидел незаметно выходящим оттуда? Он ступал неслышно и скрывался в тенях, но на миг луна осветила его лицо. Клянусь честью, я и под присягой повторю: это был Трегерн.

– Ужасно, – подавленно произнес Пейнтер. – То, что вы говорите, просто ужасно.

– Да, – с серьезным видом согласился Эйш, – ужасно и просто. Трегерн знал, куда дровосек закинул топор. Я помню, он ведь тогда как раз впервые обедал здесь и следил за дровосеком, пока мисс Вейн с ним беседовала. В ту ужасную ночь он легко мог отправиться в лес и подобрать топор. Про колодец ему, конечно, было известно: кто лучше, чем он, мог знать все старинные обычаи, связанные с павлиньими деревьями, и все, что рассказывали о них? Шляпу он закинул на дерево, возможно (хотя это не так уж и важно), надеясь, что там никто не осмелится ее искать. Так или иначе, он ее спрятал, потому что это была единственная вещь, которая не могла утонуть в колодце. Мистер Пейнтер, как вы думаете, стал бы я говорить такое о человеке просто потому, что он мне не нравится? Кто угодно стал бы говорить такое о ком угодно, если бы дело не было однозначно раскрыто? Считаете ли вы это дело раскрытым?