Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)

Поунолл говорил ровным и спокойным голосом, еле заметная резкость пробивалась лишь в подборе слов. Однако произнося их, он окинул гостиную взглядом вполне уместным, но все же холодным и выискивающим. Его голова оставалась неизменно склоненной чуть набок, странным образом гармонируя с аляповатой фотографией статуи Александра Македонского, висевшей на стене позади него.

– Вы не смогли добавить ничего существенного к вашим вчерашним неофициальным показаниям?

Эплби говорил так же ровно, однако его вопрос явно подразумевал, что он не даст затянуться возникшей паузе. Наконец Поунолл ответил:

– Я ничего не добавлю.

И вновь воцарилось молчание.

– Вам не известны никакие обстоятельства, связанные со смертью ректора, которые могли бы помочь следствию?

– Нет.

– Фактически вы заявили, что подтвердите это под присягой. Не так ли?

И снова молчание. Затем Поунолл вдруг вскочил на ноги и в несколько шагов пересек комнату. Как оказалось, он хотел взять небольшую стеклянную сигаретницу, которую он, очевидно, намеревался протянуть Эплби. Но это несвоевременное проявление гостеприимства оказалось неудачным: сигаретница внезапно выскользнула из пальцев Поунолла, и ее содержимое рассыпалось по полу. Если учесть неуклюжесть хозяина, это маленькое недоразумение выглядело вполне естественно. Однако для Эплби произошедшее не было никакой оплошностью, а лишь еще одним подтверждением того, что в колледже Святого Антония собрались далеко не глупцы.

Поунолл тотчас же наклонился. Его пальцы, собиравшие сигареты, быстро порхали по ковру. А когда он выпрямился, его лицо, которое вполне могло покраснеть от натуги, было бледнее прежнего. Какое-то мгновение они с Эплби смотрели друг другу в глаза. Затем Поунолл косвенно ответил на вопрос, заданный ему чуть раньше.

– Я не могу своими показаниями или свидетельствами помочь в расследовании смерти ректора. Однако существуют некие обстоятельства, связанные с его гибелью, но не объясняющие ее, которые я счел своим долгом не раскрывать до настоящего момента.

– Все, что вы подписали в присутствии инспектора Додда, может быть использовано в суде, мистер Поунолл. Вы должны это знать. И факт того, что в своих показаниях вы не упомянули имеющие отношение к делу обстоятельства, также может быть использован.

– Мистер Эплби, не является лжесвидетельством самому решать, что является важным, когда даешь показания офицеру полиции.

Эплби поклонился в знак согласия. Однако когда он заговорил, его тон был резок.

– Поведение, далекое от лжесвидетельства, может при некоторых обстоятельствах оказаться неосмотрительным и даже предосудительным. Например, очень неосмотрительно провести всю ночь после убийства за «обработкой» пола в гостиной. Как вы уже догадались, я взял образцы с каждого участка, на который вы нанесли чернила. Экспертиза покажет, что находится под одним или несколькими участками.

Эплби возлагал куда больше надежд на получение признания от самого Поунолла, нежели на результаты экспертизы. Поунолл поймет, что «обработанный» ковер сам по себе являлся компрометирующим фактом вне зависимости от того, что скрывала эта «обработка». И он это понял. Внезапно прозвучало бесстрастное признание:

– Под чернилами кровь.

Наступило молчание, и Поунолл впервые шевельнулся с того времени, как снова сел. Он вяло взмахнул рукой, словно запоздало отказываясь от только что сказанного им. Затем он продолжил:

– Вы не поверите, что разумный человек может вести себя так глупо, как вел себя я. Что ж, ответ один: кровь. Говорят, что от пролитой крови пьянеешь и чувствуешь себя на верху блаженства. Я тоже опьянел, и опьянел от крови. Но не той крови, пролитой мной самим. И я отнюдь не был на верху блаженства, нет.

Снова наступило молчание, казавшееся типичным в любом разговоре с этим блеклым, неподвижным и неуклюжим человеком. Однако в данном случае, несмотря на бессвязность им сказанного, оно было паузой, взятой для лихорадочных рассуждений, словно Поунолл сделал первый ход в сложном поединке интеллектов и полностью сосредоточился на оценке результата.

– На ковре была кровь. Вот здесь. – Поунолл встал, прошел почти на середину комнаты и показал ногой. – Немного, крохотная лужица, сантиметров пять… И наполовину свернувшаяся. Я взял промокашку. Помню, подумал еще, подойдет ли она. Впитает ли промокашка сворачивающуюся кровь. Она впитала, и осталось лишь пятно сантиметра в полтора. На черном оно было не заметно, только на светло-синем. Вон там. Тогда я взял тушь, черную тушь, и расширил узор. Это была чистая паника. Я боялся, что меня подставили. И этот панический страх возвращался. Всякий раз, когда я вчера смотрел на ковер, эта неровность, крохотная неровность узора словно била меня по глазам. Однако тушь на синем смотрелась хорошо, полностью совпадая с черным окрасом ковра. Страх не отпускал меня до тех пор, пока я ночью не прошелся по всему ковру, выравнивая узор. И только когда закончил дорисовку, то обнаружил, что появился запах. Однако с открытыми окнами…

Поунолл умолк. Казалось, он просто глубоко задумался. Теперь настала очередь Эплби говорить.

– Вы не могли бы излагать все чуть более связно и… не столь эмоционально?

В словах Эплби звучала убежденность, что волнение, с которым говорил Поунолл, напускное, что он просто играл роль. Однако полной уверенности в этом не было. Странное сочетание возбуждения и невозмутимости, с которым он столкнулся, сбивало его с толку. Теперь Поунолл просто согласился с просьбой инспектора.

– Да, конечно. – И после паузы, ставшей неотъемлемой частью их разговора, он продолжил: – На самом деле все началось со сна.

Инспектор Додд, если бы услышал подобные признания час назад, на этом месте, безусловно, проявил бы нетерпение. Эплби этого не сделал. Однако он вынул из кармана карандаш и блокнот, где быстро что-то записал. Это, похоже, вывело Поунолла из некоего оцепенения, и он начал свой более-менее связный рассказ:

– Я встаю очень рано и обычно выполняю почти всю свою работу до завтрака. Эту привычку я приобрел в жарких странах: я проводил много археологических раскопок в Египте и в Греции. В пять утра я уже на ногах, поэтому ложусь довольно рано. Позавчера вечером я вернулся из профессорской где-то в половине десятого. Почитал здесь минут двадцать. Потом набрал горячей воды из нагревателя в подвале, помылся и лег спать. Заснул я, наверное, до десяти пятнадцати: я люблю засыпать на четверть часа раньше этого, если могу.

Так вот, это началось, как я сказал, со сна. В студенчестве я занимался греблей, и мне приснилась река. Мы тренировались так же, как и сейчас: на шлюпке-четверке. Тренер кричал на нас, и я помню, что мне не понравился его голос: возможно, он кричал в мегафон. Помню, что в этом крике что-то подспудно меня тревожило. Мы отрабатывали старт, и выкрики команд слышались снова и снова: «Вперед! Товсь! Нава-лись!» Последнее слово звучало громче всех, как удар хлыста, и потом мы мчались по реке. Было что-то еще, что я забыл, или сон шел по кругу. Но в любом случае все повторялось снова, как в навязчивом кошмаре. А позже на меня нашло какое-то оцепенение, сказавшееся на гребках. Тренер вновь и вновь орал на меня, указывая на запястья: «Разогни! Согни! Разогни! Согни!» Однако я не смог совладать с ними и в конце концов слишком глубоко погрузил весло.