Анна Грин - Дело Ливенворта (сборник)

– Что это, по-вашему?

– Именно этот вопрос я собирался задать вам.

Борясь с отвращением, я снова их поднял.

– Похоже на остатки какого-то старого письма, – предположил я.

– Да, это так выглядит, – мрачно согласился мистер Грайс.

– Пятно крови на исписанной стороне свидетельствует о том, что оно лежало на столе мистера Ливенворта во время убийства…

– Именно.

– Одинаковая ширина обрывков и то, что они скручиваются, если их не удерживать, говорит о том, что бумагу сначала порвали на ровные куски, а потом туго свернули, после чего бросили в камин, где их впоследствии нашли.

– Прекрасно, – проронил мистер Грайс. – Продолжайте.

– Почерк, где можно разобрать, принадлежит образованному джентльмену. Это рука не мистера Ливенворта – я за последнее время очень хорошо изучил манеру его письма и узнáю его руку с первого взгляда. Но это может быть… Постойте! – воскликнул я. – У вас нет клея? Если приклеить обрывки на лист бумаги, чтобы они не скручивались, будет гораздо проще прочитать, что на них написано.

– Клей на письменном столе, – указал мистер Грайс.

Взяв клей, я снова стал осматривать обрывки, чтобы понять, в каком порядке их собирать. Это оказалось проще, чем я думал. Самый длинный и лучше других сохранившийся обрывок с буквами «Мистер Хор» наверху явно был левым краем письма, а машинная обрезка края следующего по длине обрывка выдала в нем его правую сторону. Подобрав их, я приклеил эти две полоски на лист бумаги в тех местах, где они должны были располагаться, если были оторваны от обычного листа писчей бумаги, которая продается в магазинах. Сразу стало понятно, что, во-первых, понадобится еще два обрывка, чтобы заполнить пространство между ними, и, во-вторых, что написанный текст не заканчивался внизу страницы, а продолжался на следующей.

Взяв третью полоску, я осмотрел ее края. Наверху она была обрезана машиной, а расположение слов указывало на то, что это был крайний обрывок второй страницы. Наклеив его на отдельный лист, я занялся изучением четвертой полоски и, обнаружив машинную обрезку наверху, а не сбоку, попытался приложить ее к уже наклеенному куску, но слова на них не совпали. Я переместил полоску на то место, которое должен был занимать третий кусок, и приклеил.

– О, это дело! – воскликнул мистер Грайс, когда я поднял то, что у меня получилось. – Но не показывайте мне. Изучите сами и скажите, что вы об этом думаете.

– Что ж, – сказал я, – точно можно сказать следующее: это письмо, отправленное мистеру Ливенворту из какого-то «Хауса» и датируемое… Посмотрим… Это, кажется «т» , не так ли? – И я указал на букву, едва различимую на строчке под словом «Хаус» .

– Думаю, да, но не спрашивайте меня.

– Наверняка «а» . Год 1876, и на «т» не заканчивается ни «января» , ни «февраля» . Следовательно, письмо датировано 1 марта 1876 года и подписано…

Мистер Грайс закатил глаза к потолку в экстазе ожидания.

– Генри Клеверингом, – уверенно заявил я.

Взгляд мистера Грайса вернулся к его замотанным пальцам.

– Гм, почему вы так решили?

– Подождите, сейчас покажу, – и, достав из кармана карточку, которую во время нашего позднего разговора вручил мне мистер Клеверинг, положил ее под последнюю строчку на второй странице. Одного взгляда было достаточно. «Генри Ричи Клеверинг», «Г–чи» тем же почерком на письме.

– Это Клеверинг, – сказал сыщик. – Вне всякого сомнения.

– А теперь, – продолжил я, – относительно общего настроя и содержания.

И, вернувшись к началу, я прочитал вслух слова по порядку, продолжительностью пауз отмечая размеры пробелов. Получилось примерно следующее:

Мистеру Хор –

Дорогой –

– племянница, которую Вы-стои-любви и всего довер -любой другой человек, мо -екрасна, так очар –а лицом, тел –речами –ждой розы есть –за не исключение –как она ни мила, как ни очар –нежна, она способн –растопт –того, кто доверял –сердце –.–с кем –вязывает долг –чтить –ать.

Если –не вери –глядя в –жесток –лицо, –кто –Ваш –нный слуг

– Похоже на жалобу на одну из племянниц мистера Ливенворта, – заметил я и вздрогнул от собственных слов.

– Что с вами? – спросил мистер Грайс.

– Я слышал, как об этом письме говорили, – промолвил я. – Это и есть жалоба на одну из его племянниц, и ее написал мистер Клеверинг.

И я передал ему рассказ мистера Харвелла.

– А-а, значит, мистер Харвелл решил заговорить? А я думал, он зарекся распускать слухи.

– Последние две недели мы с мистером Харвеллом виделись почти ежедневно. Было бы странно, если бы он ничего не говорил.

– И он говорит, что читал письмо, написанное мистером Клеверингом мистеру Ливенворту?

– Да, но конкретные слова он уже забыл.

– Эти остатки могут помочь ему вспомнить остальное.

– Я бы не стал сообщать ему о существовании этой улики. Я не хочу доверять людям, без которых мы можем спокойно обойтись.

– Я вижу, – сухо обронил мистер Грайс.

Не подав виду, что заметил издевку в этом замечании, я снова взял письмо и начал выбирать обрывки слов, которые, как мне казалось, мы можем восстановить, такие как: Хор–, стои–, –екрасна, очар–, растопт–, способн–, слуг–.

Покончив с этим, я предложил дописать слова, необходимые для полноты предложений: Ливенворт после Хорейшо; сэр после дорогой; есть с возможным у вас перед племянница ; возможное шипы в конце фразы у каждой розы есть; вы после если; мне после верите; прекрасное между жестокое и лицо .

Между колонок подобранных таким образом слов я вставил пару словосочетаний, после чего получился приблизительно такой текст:

–Хаус», 1 марта, 1876

Мистеру Хорейшо Ливенворту

Дорогой сэр!

(У Вас) есть племянница, которую вы –стоит –любви и всего доверия –любой другой человек, мо –так прекрасна, так очаровательна –она лицом, телом и речами. Но у каждой розы есть шипы, и (эта) роза не исключение –как она ни мила, как ни очаровательна, как ни нежна, она способна растоптать –кто доверял ей –сердце –с кем ее связывает долг –чтить –ать.

Если не верите, спросите, глядя в ее жестокое, прекрасное лицо, кто ее и Ваш смиренный слуга.

– Думаю, пока хватит, – сказал мистер Грайс. – Общий смысл понятен, а это все, что нам сейчас нужно.

– Общий смысл совсем не лестный для леди, которая здесь упоминается, – заметил я. – Должно быть, он таил какую-то сильную обиду, если позволил себе говорить таким языком о той, которую все называли нежной, очаровательной, прекрасной.

– Обиды нередко стоят за загадочными преступлениями.

– Мне кажется, я знаю, в чем здесь дело. Но, – увидев, как он снова посмотрел вверх, сказал я, – вынужден не разглашать свои подозрения. Мою версию пока ничто не поколебало, и до определенной степени она подтверждается. Это все, что я могу сказать.