Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса

Холмс, без сомнения, сыграл свою роль в фабрикации дела против Парка: значительная часть сведений, использованных для давления на журналиста, была получена от него, а не от полиции, и трудно рассматривать его участие иначе как в неблагоприятном свете.

По мере того как разворачивался скандал вокруг Кливленд-стрит, Уотсон продолжал писать прославившие его рассказы. Холмс – один из многих – недооценивал мастерство Уотсона-писателя и умение, с каким тот обрабатывал и переиначивал исходный материал. Возможно, сыщик и испытывал «радость истинного художника» от своего труда, но не всегда был способен распознать артистичность в других, и менее всего в своем близком друге. И все же Уотсон усердно трудился, улучшая материал, предлагаемый реальностью.

Представлять Холмса читателям было задачей не из легких. Подгонка действительных фактов под запросы книжного рынка – журнала «Стрэнд мэгэзин», который подыскал для доктора Дойл, – составляла лишь первую сложность. В ходе расследований Холмса нередко выплывали подробности весьма щекотливого характера, так что от его биографа требовались такт и понимание угроз, заложенных в законе о клевете. Иногда, правда, Уотсон мог излагать все как есть. Но порой он вынужден был творчески переосмысливать отдельные коллизии карьеры Холмса и скрывать личности участников событий под вымышленными именами и хитрыми масками.

Именно так обстояло дело с шантажистом Чарльзом Огастесом Милвертоном. В рассказе, опубликованном «Стрэнд мэгэзин» в апреле 1904 года, Милвертон – елейный злодей, обирающий аристократов, уличенных им в адюльтере и сомнительных амурных похождениях.

Милвертон вызывает у Холмса омерзение. «За время своей деятельности я имел дело с пятьюдесятью убийцами, – говорит он, – и худший из них никогда не вызывал у меня такого отвращения, как этот молодчик».

Холмс и Уотсон проникают в хэмпстедский дом Милвертона в поисках опасных для их клиентки писем и становятся свидетелями убийства шантажиста женщиной, доведенной им до отчаяния.

Значительная часть этой истории, в отличие от большинства рассказов Уотсона, чистейший вымысел. Никакого Чарльза Огастеса Милвертона никогда не существовало. Придуманы также имена клиентки Холмса леди Евы Брэкуэл и ее жениха герцога Доверкора. Доктор сам в первых строках рассказа признается, что многое изменил в истории:

Прошли годы после событий, о которых я собираюсь говорить, а все-таки описывать их приходится с большой осторожностью. Долго нельзя было, даже крайне сдержанно и с недомолвками, обнародовать эти факты, но теперь главное действующее лицо недостижимо для человеческого закона, и с надлежащими сокращениями история эта может быть рассказана так, чтобы никому не повредить. Она заключает в себе единственный в своем роде случай как из деятельности Шерлока Холмса, так и моей. Читатель извинит меня, если я скрою дату или какой-нибудь факт, по которому он мог бы добраться до истинных участников этой истории.

И все-таки из-под вымысла проглядывает реальная история. Пусть и не было никакого шантажиста по имени Чарльз Огастес Милвертон, убитого одной из его жертв, существовал вымогатель Чарльз Огастес Хоуэл, однажды обнаруженный с перерезанным горлом в канаве перед пабом в Челси.

Среда, в которой Хоуэл занимался своим криминальным ремеслом, кардинально отличалась от описанной Уотсоном, но, несомненно, доктор построил свой рассказ на расследовании преступных деяний человека, которого знаменитый портретист Джеймс Макнейл Уистлер однажды назвал «гением, суперлжецом, Жилем Бласом, героем „Робинзона Крузо“, вырванным из своего времени».

Хоуэл был таинственной личностью. Родился он в Порто что-то около 1840 года, сын отца-англичанина и матери-португалки. Юношей он жил в Англии и каким-то образом сумел втереться в великий и прекрасный мир лондонского искусства.

В конце 1860-х он работал секретарем Джона Рёскина [53], но был уволен в 1870 году.

Какой бы ни была причина его увольнения, Хоуэл продолжал поддерживать контакты с миром искусства и являлся агентом как Уистлера, так и Данте Габриэля Россетти, сбывавшим их полотна. Именно Хоуэл убедил Россетти произвести нелепую эксгумацию тела его покойной жены, чтобы вернуть рукописи поэм, которые тот положил ей в гроб [54].

Обаятельный, но абсолютно бессовестный, Хоуэл был готов буквально на все, лишь бы превратить свою дружбу с художниками в деньги. После смерти Россетти Хоуэл и его сообщница занялись подделкой рисунков покойного прерафаэлита (подделки эти вдохновили Макса Бирбома на карикатуру за подписью «Мистер… и миссис… тишком воспроизводят штрихи исчезнувшей руки»).

Кроме того, Хоуэл начал эксплуатировать компрометирующие письма, написанные ему друзьями Россетти, в частности поэтом Алджерноном Суинбёрном. Хоуэл извещал жертву, будто под давлением обстоятельств заложил письма у ростовщика и что только уплата весьма значительной суммы, необходимой для их выкупа, воспрепятствует продаже писем любому, кого они заинтересуют. Главной жертвой шантажа стал Суинбёрн, сделавший Хоуэлу ряд неосмотрительных признаний, касавшихся пристрастия к флагелляции.

Холмс занялся этим делом на исходе 1880-х, возможно по просьбе Суинбёрна, и уже собрал на Хоуэла целое досье, когда в 1890 году труп шантажиста был обнаружен перед пабом. Грязное дело замяли, объявив, что Хоуэл умер в больнице на Фицрой-сквер от болезни легких. Его многочисленные жертвы вздохнули с облегчением.

Холмс, без сомнения, знал, кто убил Хоуэла, но предпочел утаить личность убийцы. Почему Уотсон счел нужным с такой старательностью завуалировать обстоятельства дела Хоуэла, остается неясным. Наиболее правдоподобным объяснением представляется, что он был знаком с некоторыми жертвами Хоуэла. Холмс совершенно точно знал Суинбёрна и, возможно, хотел исключить всякий риск того, что пострадает репутация уважаемых им людей.

Хоуэл не оставил по себе друзей. Суинбёрн отозвался на смерть его злорадными стихами, включавшими следующие строки:

Холмс и Уотсон, без сомнения, согласились бы с ним.

Судя по отчетам Уотсона, Холмс был неисправимым женоненавистником. Он сетует на неспособность женщин к рациональному мышлению, на их зависимость от эмоций и минутных капризов.

Женщин вообще трудно понять, – говорит он Уотсону в рассказе «Второе пятно». – Вы помните одну, в Маргейте, которую я заподозрил… А потом оказалось, что причиной ее волнения было лишь отсутствие пудры на носу. Как можно строить предположения на таком неверном материале? За самым обычным поведением женщины может крыться очень многое, а ее замешательство иногда зависит от шпильки или щипцов для завивки волос…